Наш Современник, 2003 № 12 - [50]
Свиридов — гений, а гении в восприятии искусства чаще безошибочны. Потому что процесс восприятия у них очень похож на процесс воспроизведения... Слово гения — это или благословение, или, правда, — приговор...
...Сидел напротив нас Старик в валеночках, в майке, в штанах — деревенский дедушка вылитый.
— Скажите мне... а кто вам привил такую замечательную к русской музыке страсть? Вы ведь в Гнесинке учились, так ведь?
— Да. И очень рады этому.
— Вы знаете, я давно уже о Гнесинском много слышу хорошего. Мне кажется, Гнесинский институт живее консерватории... Много хорошего слышу об их композиторской кафедре. Судя по вас, там хорошо учат и люди хорошие... Консерватория — это совсем, знаете, никуда не годится, совсем спертый воздух... Вы вот люди с Алексеем Борисовичем необычайно живые... Совсем не пришибленные, свежие люди. Скажите мне — кто вам помог так хорошо сохраниться?
Мы рассказали очень вдохновенно, с горячностью, перебивая друг друга, о Николае Ивановиче Пейко — руководителе кафедры композиции в Гнесинке, моем учителе, о том, как на кафедре сильна традиция русской музыки, как часто приглашал нас Николай Иванович домой слушать оперы Римского-Корсакова и Чайковского, как требователен он в области точного знания партитур, как много благодаря ему услышали мы музыки малоизвестной, как он не мешал сочинять “по душе”, никогда не вредил мелодизму и естественной гармонии, ругая лишь за небрежность, недоработанность...
— Эльза! — прогремел Старик. — Поди сюда, послушай, что они говорят!
Еще больше вдохновившись, стали мы рассказывать, что Николай Иванович спас нас с Иваном, уже совсем было пропавших, взял нас в институт, что ко мне он — профессор, секретарь Союза, известный композитор, мэтр, мастер, — ко мне, пацану, пришел тогда в ДК университета на спектакль*, еще почти совсем не зная меня — из чистого музыкантского любопытства, пешком, больными своими ногами, шли мы с ним тогда, весной 83-го года, от “Детского мира” вниз, на Герцена…...
Свиридов, кажется, был потрясен.
— Эльза, — тихо проговорил он. — Ты только послушай, что они говорят про Колю... Я ничего этого не знал...… Вот видишь, Эльза... Коля Пейко... Какие слова они говорят о нем... Молодчина! Молодчина!
(Мы слышали с Иваном, что когда-то была у Н. И. Пейко с Г. В. Свиридовым какая-то размолвка, и теперь, как дети, очень порадовались тому, что сумели Николая Ивановича перед Георгием Васильевичем похвалить.)
— Скажите мне, пожалуйста, Иван Сергеевич... И вы, Алексей Борисович... Скажите мне...… — (Но, сильно задумавшись, не договорил; так часто бывало у него, когда что-то вдруг очень его занимало или тревожило; подожмет губы, глядит в никуда, замрет; скорбным сделается лицо….) — Я, знаете, не преподаватель. Не учитель совершенно. У меня нет учеников, я не смог... Я не могу терпеливо это делать... Это ведь большой, знаете, дар — педагогический. Вполне сравнимый с композиторским даром, — конечно, да! Это далеко не у всех есть. Нужно обладать этим. Я, к сожалению, совсем не могу — делай вот так, а вот так не делай, — не могу... У меня терпения не хватает, я торопиться начинаю, сам пытаться все делать... Да, Коля Пейко...
...За окнами свиридовского дома лежит волнистый снег, приветливая глазурь с отливом темнеющей синевы небесной и розового глянца от заката. Тихая, мягкая зима за окнами, без сильного мороза; снегу много. В комнате на светлых обоях, на лаковых изгибах рояля лежат оранжевые полосы, и вся комната — как картина, интерьер некого чудесного спектакля. Чистота и свежесть студеного воздуха снаружи проникают в комнату и различаются в ее запахе и тепле, как некий дух сладкий, родниковый — необычайно уютно и покойно от этого делается, — так бывает только зимой, сразу вспоминается “У камелька” Чайковского, “Декабрь”. Всё-таки здорово Петр Ильич сумел передать: там у него по настроению действительно — декабрь, никакой иной месяц!
Раздался стук в дверь. Эльза Густавовна пошла открывать. Донесся чей-то приветливый высокий голос, слышно было — улыбающегося человека.
— Ю-у-у-урочка! Выйди сюда, пришел Иван Яковлевич!
Старик встрепенулся.
— О, сейчас... Знаете, я вас должен на минуту покинуть. Ко мне пришел один замечательный человек, чистейшей души. Минута! Одна минута!
Старик энергично зашагал в кухню.
— Здравствуйте, Иван Яковлевич! — раздался мощный возглас его. — Как вы поживаете, мой дорогой? Как дела ваши?
— Спасибо, Георгий Васильевич, спасибо, все ничего! — быстро и громко отозвался тот же приветливый голос. — Помаленьку! А вы как?
— Да знаете... Ничего. Ничего! Спасибо! Вашими молитвами.
“Иван Яковлевич... Иван Яковлевич... кто это может быть? — сосредоточенно перебирал я про себя самых знаменитых людей. — Что-то никого не могу припомнить... Актер?! Или... Здесь поселок Академии наук, может, из этих сфер?”
— Дай вам Бог здоровья, Георгий Васильевич!
— И вам, и вам, милый мой Иван Яковлевич, дома кланяйтесь, будьте здоровы!
— Спасибо, спасибо большое!
Зачарованно глядя перед собой, Старик вернулся в кабинет, мягко топоча валенками, медлительно расположился в кресле.
В сборник входят стихотворения: «Конь морской», «Зима недаром злится… «Листья», «Есть и осени первоначальной…» и другие. Комментированное издание. Составление и пояснительный текст Н. П. Суховой. Художник Л. Дурасова. Содержание: Н.П. Сухова. К читателю (статья) I. ДЕНЬ И НОЧЬ Утро в горах Полдень «Смотри, как роща зеленеет…» «В небе тают облака…» Вечер «Под дыханьем непогоды…» Летний вечер «Не остывшая от зною…» «Как хорошо ты, о море ночное…» «Тихой ночью, поздним летом…» «Песок сыпучий по колени…» Декабрьское утро II.
Книга известного литературоведа Николая Скатова посвящена биографии Н.А. Некрасова, замечательного не только своим поэтическим творчеством, но и тем вкладом, который он внес в отечественную культуру, будучи редактором крупнейших литературно-публицистических журналов. Некрасов предстает в книге и как «русский исторический тип», по выражению Достоевского, во всем блеске своей богатой и противоречивой культуры. Некрасов не только великий поэт, но и великий игрок, охотник; он столь же страстно любит все удовольствия, которые доставляет человеку богатство, сколь страстно желает облегчить тяжкую долю угнетенного и угнетаемого народа.
Это издание — самое полное собрание стихотворений Ф. И. Тютчева. Стихотворения расположены в книге в хронологическом порядке. Имеется раздел «Приложения», материал которого сгруппирован под рубриками: I. Детское стихотворение, II. Стихотворные шутки и телеграммы, III. Стихотворения, написанные во время предсмертной болезни, IV. Коллективное, V. Стихотворения, приписываемые Тютчеву, VI. Стихотворения, написанные на французском языке (сопровождаемые переводами на русский язык). За «Приложениями» следует раздел «Другие редакции и варианты».http://rulitera.narod.ru.
Гениальный поэт, живший на пересечении ХIХ и ХХ веков, Федор Тютчев львиную долю своего творчества посвятил России. Его поэзия переполнена любовью к стране, в которой он жил и для которой писал.
Проникновенный русский лирик Алексей Кольцов прожил короткую, но полную красоты и драматизма жизнь. На страницах книги предстанут образы известнейших современников поэта, которые по достоинству оценили явление самобытной кольцовской лирики.
В шестой том Полного собрания сочинений Ф. И. Тютчева включены письма последнего периода жизни и творчества поэта (1860–1873 гг.) на русском и французском языке (последние в оригинале и в переводе), а также комментарии к ним. http://rulitera.narod.ru.
Ну вот, наконец, добрались и до главного. Четвёртая книга – это апофеоз. Наконец-то сбываются мечты её героев. Они строят, создают то общество, ту среду обитания, о которой они мечтали. Люди будущего – новые кроманьонцы, полны энергии, любвеобильны, гуманны и свободны.
В сборник вошли двенадцать повестей и рассказов, созданных писателями с юга Китая — Дун Си, Фань Ипином, Чжу Шаньпо, Гуан Панем и др. Гуанси-Чжуанский автономный район — один из самых красивых уголков Поднебесной, чьи открыточные виды прославили Китай во всем мире. Одновременно в Гуанси бурлит литературная жизнь, в полной мере отражающая победы и проблемы современного Китая. Разнообразные по сюжету и творческому методу произведения сборника демонстрируют многомерный облик новейшей китайской литературы.Для читателей старше 16 лет.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История одной ночи двоих двадцатилетних, полная разговоров о сексе, отношениях, политике, философии и людях. Много сигарет и алкоголя, модной одежды и красивых интерьеров, цинизма и грусти.
Роман Флоры Олломоуц «Серебряный меридиан» своеобразен по композиции, историческому охвату и, главное, вызовет несомненный интерес своей причастностью к одному из центральных вопросов мирового шекспироведения. Активно обсуждаемая проблема авторства шекспировских произведений представлена довольно неожиданной, но художественно вполне оправданной версией, которая и составляет главный внутренний нерв книги. Джеймс Эджерли, владелец и режиссер одного из многочисленных театров современного Саутуорка, района Национального театра и шекспировского «Глобуса» на южном берегу Темзы, пишет роман о Великом Барде.
Прозаик Эдуард Поляков очень любит своих героев – простых русских людей, соль земли, тех самых, на которых земля и держится. И пишет о них так, что у читателей душа переворачивается. Кандидат филологических наук, выбравший темой диссертации творчество Валентина Распутина, Эдуард Поляков смело может считаться его достойным продолжателем.