Наш Современник, 2002 № 11 - [22]

*   *   *

Паттерсон плюхнулся на заднее сиденье посольского “Мерседеса”. Рядом с ним поспешно разместился Джон, который, как оказалось, был не Густафсон и не Гундерсон, а Гудмансен. Впрочем, черт с ним и с его фамилией. Рядом с шофером уселся Бойерман, и автомобиль двинулся вниз по Профсоюзной.

— Я многих наших сегодняшних собеседников лично знаю, состою в дружбе с семьями, — заговорил Джон. — Сейчас обстановка в Москве совсем не похожа на ту, что была лет десять тому назад. Работать легко и интересно. Я почти каждую неделю провожу вечера где-нибудь на московских квартирах. Пью с ними водку, ем колбасу, икру, пирожки. Они гостеприимный народ, стараются особенно хорошо принять иностранцев. Это у них, видимо, от комплекса неполноценности. Он всегда был у русских. Не зря у них почти все начальники из нерусских. Это прямо-таки национальная традиция. Где-то в их летописи написано, как они пришли к какому-то иностранному князю и признались, что у них самих своей страной править ума не хватает. Приходи, мол, и княжь нами.

— Да это не в летописи, а у Салтыкова-Щедрина сказано, — скривился Паттерсон. — Впрочем, есть у них такой национальный недостаток. Что у них там на кухнях, кроме пирожков и водки, интересного?

— Кухни разные бывают, — почувствовав укол, посерьезнел Джон. — Я в основном в гости к их научным работникам, артистам, писателям, в общем, к тем, кто называется творческой интеллигенцией, хожу. Есть и другие кухни. Директора магазинов, завхозы, разные советские производственники. Те, кто думают, что обладают талантом к предпринимательской деятельности, организуют разные там кооперативы и артели. Там я почти не бываю...

—  И почему же? — равнодушно поинтересовался Паттерсон. — Не увлекает?

— Не увлекает, — кивнул Джон. — Эта публика при определенных обстоятельствах может, конечно, сыграть полезную роль. Но мне они неприятны. По сути своей, это криминальные личности. Никакой созидательной деятельностью они никогда не занимались. Среди них много талантов, но талантов своеобразных. Это изобретатели порой гениальных способов обворовывать государство. Но по своей психологии это все же не предприниматели, а воры. Кроме того, общаться с ними нормальному человеку трудно. Они либо пьют, либо играют в карты, либо содержат по несколько жен сразу, либо имеют все эти недостатки одновременно плюс еще много других и самых неожиданных. Я не говорю, что они неинтересны с профессиональной точки зрения. Их интересуют деньги, большие деньги. Ради этого они на все готовы.

— Ну, так чего вам еще надо? — удивленно спросил с переднего сиденья Бойерман.

— Да не то их волнует, как получить деньги от нас, — рассердился Джон. — Своих достаточно, а как спрятать то, что они наворовали, или отменить законы, которые мешают им воровать. Впрочем, это тоже, конечно, неплохая база для работы. Они против режима, хотят от него избавиться. Однако, если думать все же политически, то совершенно ясно, что, если русские начнут перестраивать  свою  экономику при участии  этих  людей, никакого свободного рынка и демократии у них не получится. Растащат все до последнего винтика и копейки.

— Не вижу, почему нас это должно волновать, — заметил Паттерсон. — Это будет их свободный выбор. Если он им на каком-то этапе не понравится, они могут его исправить. Но я согласен с вами, Джон, что общаться с этой публикой надо очень осторожно. Запачкаться можно. В политическом плане они малоинте­ресны. В эмпиреях не витают, к анализу обстановки не способны, связей в интересующих нас кругах не имеют. Видимо, их там не считают за собеседников.

—  Чего мы стоим? — прерывая сам себя на полуслове, обратился Паттерсон к шоферу. — У нас не так много времени.

— Тут вечная пробка, сэр, при выезде с Профсоюзной на Ленинский, — извиняю­щимся голосом ответил шофер. — К сожалению, объезда нет. Придется потерять еще несколько минут.

— Ну, ничего, значит, не поделаешь, — пожал плечами Паттерсон. — Столица второй супердержавы должна мучиться пробками. Продолжайте покамест, Джон, про любимую вами творческую интеллигенцию. Что там у наших советских энциклопедистов и Робеспьеров происходит?

— То же, что сто пятьдесят лет тому назад. Под зеленой лампой, на тесной кухне, поздно вечером говорят без умолку. Как это у Грибоедова: шумим, браток, шумим.

— Шумели, шумели, а потом на Сенатскую площадь вышли, правда, государь император всех их там и прихлопнул, — улыбнулся Паттерсон. — А эти тоже куда-нибудь выйдут?

— Выйдут, наверное, если решат, что царь Михаил в душе с ними, а не против них. Они все чаще говорят, что Тыковлев с новым Генсеком подружился, в доверие входит, вскоре якобы его опять в ЦК возьмут. Михаилу-то для его перестройки другие идеологи нужны. Не Сусловы и не нынешний белорусский партизан Зимянин. Другую музыку пропаганда должна играть. Это очевидно. А кто ее напишет, кто исполнит? Мог бы Тыковлев, которого они ласково зовут Сэнди. Сэнди до смерти обиделся на прежних идеологов, после того как его из ЦК выгнали. Он, считай, по прежним меркам репрессированный. Значит, постарается отплатить обидчикам. Вот к нему и тянутся и свои институтские, и обиженные кинорежиссеры, и писатели, и журналисты. Вы же знаете, в этой среде идет вечная борьба между теми, кто вылез наверх, и теми, кто барахтается внизу. И репрессии 30-х годов, и постановления 1948 года  они сами друг против друга организовывали. Вот и теперь, я думаю, у них идет подготовка к новой смуте. А Сэнди в ЦК прошел огонь и медные трубы, все ходы и выходы знает. Он и на Западе много лет проработал — одним словом, вроде Петра I у них многим представляется. В довершение всего своим человеком среди ученых заделался, как бы от имени всей советской науки говорит.