Наш Калиныч - [16]

— Хорошо свой предмет знает?

— Еще бы. В Париже училась.

Калинин отложил перо, промакнул написанное и передал вошедшей пожилой женщине — секретарю. Затем, задрав острую бородку, более пристально посмотрел на студента, на его широкую грудь, на узловатые руки.

— Пайка недостает, пришли просить?

— Нет. За дверями я наслушался, кто зачем сюда приходит, так что моя просьба не ахти как важная. Лучше уехать к себе в деревню.

— Сколько учиться-то осталось?

— Только начал.

— Образованного народа там, за Волгой, мало?

— Один дьячок да еще фельдшер. Ну, в волнаробразе бывший комиссар читает и расписывается.

— Жаль, надо бы вам рабфак закончить.

— Мало ли что. А ноги протянешь — того хуже. В деревне одну кишку капустой набьешь, другую картофелем или свеклой. Там хрен и то пища.

— Что же, Серафима Зертовна так вас и учит, что пища прямо в кишки поступает, минуя желудок?

— Нет, я это изложил для краткости, чтобы не отнимать у вас времени.

Калинин еще раз пригляделся к парню, ответил на звонок по телефону. Взяв папиросу, потянулся было к спичечному коробку, и отложил.

— Преподавательским составом, говорите, студенты довольны?

— Довольны. Хорошо, если бы вы, Михаил Иванович, у нас побывали.

— А что же, побываю. Рабочий факультет для нас не задворки. Готовим там людей на руководящие посты. А лекторы по завоеванию Октября удовлетворяют?

— Практики.

— Как в этом разобраться?

— Сами они делали революцию. Доцент Павел Иванович Панков, без руки. Вихров Серафим — бывший комиссар. У этого кандидатская. Пожилая женщина, ранее ссылалась за большевизм. Фамилия не русская, забыл.

— Надо хорошо знать своих учителей, ценить их заслуги перед революцией. Женщина эта Эсфира Михайловна Цикуленко.

— Она, она, Эсфира Михайловна. Подводит меня память.

— Другие студенты в столовой тоже недобирают для памяти?

Калинин скупо усмехнулся и принял от секретарши еще пачку бумаг на подпись. Это были, видимо, прошения тех, кто уже был на приеме и теперь за дверями ждал решения.

Пожилая секретарша ждала, пока Михаил Иванович подпишет документы, а тот, продолжая просматривать пачку лежащих перед ним заявлений, снова обратился к Сорокину с тем же вопросом:

— И много у вас там таких студентов, которые в столовой недобирают?

— Некоторые от родных имеют посылки с продуктами — сухари, а то и ком свиной солонины. Зовем мы их буржуями.

— Ну, какие же это буржуи, если приняты на рабочий факультет. Сухари — подспорье.

— Это, конечно, не буржуи, но досадно. Неравенство. Нам бы, Михаил Иванович, вместе с преподавательским составом участок земли в пригороде заиметь. Картофель, капуста и та своя. Заглянули бы к нам.

— Это резон, идея неплохая. Возможно, что я к вам и загляну. Тогда о земле решим. Но вы уже настроились ехать домой, в свое Заволжье, фактически спасовали. Учение всегда давалось с трудом. Ну а в наше революционное время тем более.

Казалось, они все сказали друг другу. Но Сорокин не уходил, комкал в руках шапку, переминался с ноги на ногу. Тогда Михаил Иванович, еще раз перечитав его заявление, напутствовал:

— Так вот, товарищ Сорокин, Председатель ВЦИК приказывает в исключительных случаях, а попросить попрошу заведующего вашей столовой. Если найдут возможным, то сделают вам надбавку.

— Найдут.

— Там виднее, на месте. — Калинин сделал надпись густыми чернилами на уголке заявления. — И вот еще что для себя запомните: ели крестьянский хлеб за двоих, и работать придется за двоих…

— Это само собой, на всю жизнь. Как бы образоваться, стал бы работать за троих.

Когда Петр Сорокин, свернув бумажку и кивнув на прощание, подошел к дверям, Калинин спросил:

— Был у меня на днях еще студент с вашего покровского рабфака, иностранец Абола. Получил ли он через таможню посылку?

— Получил. Извиняюсь, товарищ Калинин, Абола просил передать вам благодарность, а я забыл.

Петруша Сорокин два дня всем своим товарищам по общежитию и по рабфаку показывал заявление с резолюцией Председателя ВЦИК, чтобы те не попрекали его за две тарелки супа и две порции каши; когда он приедет к себе на Волгу, работать будет не покладая рук.

НА ПЕРЕПУТЬЕ

Как-то зимой, в первые годы Советской власти, Михаил Иванович Калинин в овчинном тулупе ехал на лошади Кимрского уездного исполкома. Ехал в свою деревню Верхнюю Троицу.

Дорога стлалась ровная, без ухабов. По обочинам вместо вешек утопали в сугробах редкие обледенелые березы. За ними простирались поля. Снег там лежал чистый, нетронутый, разве что где напятнал заяц.

Кучер, тоже в тулупе, отважный старик Игнат, похожий на цыгана, стегал вожжой карюю кобылу и бранился:

— Корми ее хоть клевером, хоть овсом, вези на ней хоть попа, хоть главу Советской власти — прыти не прибавит!

Калинин добродушно рассмеялся. Любил он в дороге таких людей: незаметно убавлялось время, да к тому же с веселым человеком отдохнешь, на короткий час забудешься.

— Что же, при вашем исполкоме весь тут транспорт?

— Есть еще животина, тех же стоит денег. Так же бежит, отряхивая копыта, — ответил Игнат и сокрушенно вздохнул. — Скоро ли, Михаил Иванович, при Советах разбогатеем?

— Наверное, зависит это от нас самих: как крепко за дело возьмемся…