Наш бронепоезд на нашем запасном... - [23]

И через весь город, через толпы людей, на орудий­ном лафете везли прах Неизвестного солдата.

Но это было после, потом, уже зимой, в декабре.

Он шел, качаясь и наталкиваясь на людей. Моро­сил дождь.

У троллейбусной остановки стояла длинная оче­редь. И в конце — пьяный парень с аккордеоном. Все время пытался держаться за кого-то и что-то бормотал.

Кузнецов подошел к нему, взял аккордеон. Парень поднял голову и освободил ремни. Все смотрели на них с любопытством. Он расставил ноги, встал поперек тротуара, развернул плечи, потянул меха и без пробы, с размаха, ударил по клавишам.

"На позицию девушка провожала бойца...

Темной ночью простилися

На ступеньках крыльца,

И пока за туманами

Видеть мог паренек,

На окошке у девушки

Все горел огонек..."

Он пел, и аккордеон рыдал у него в руках, а люди шли, и лица их были непроницаемы. И они обходили его, пьяного человека, который с дорогой вещью стоял под дождем. И лишь только за его спиной огля­дывались на него.

Подошел троллейбус, и очередь влезла в него, и пассажиры смотрели из окон и некоторые показывали пальцем, — им было очень смешно, а он стоял, прямо глядя перед собой, стараясь быть гордым и красивым. А за его спиной стоял парень, владелец аккордеона, качаясь и цепляясь за его плечи. И потом он пошел поперек улицы, и машины тормозили и круто объезжа­ли, но никто, ни один водитель, не высунулся и не сказал ему ни единого слова.

Ударили залпы, небо над городом светилось, страна отмечала великую Победу.

Он сидел в ресторане. Зал был переполнен. А он говорил сидящим за столом:

— Я в семнадцать лет танк подбил.

И люди кивали вежливо, и он все понял и встал из-за стола.

— Извините! Извините!

И в проходе он столкнулся с молодым парнем и то­же обнял его за плечи и сказал:

— Ну, поздравь меня, я же победитель!

И парень сказал:

— Поздравляю.

А он не отпускал его и просил еще:

— Давай поцелуемся?

И парень отодвинул его плечо и сказал:

— Ну ладно, отец, всего тебе хорошего.

И он опять сник, и опять тяжело выговорил:

— Ладно, извини.

Из-за столиков смотрели на него с удивлением, и он, не понимая ничего, а только себя, шагнул по залу, нащупывая взгляд или улыбку, и, подсев опять к чу­жому столику, опять заводил разговор:

— Вы меня извините, день сегодня такой, вы меня извините.

Люди смотрели на его ордена и натянуто улыба­лись, все боялись его обидеть, но у всех были свои заботы.

Женщина спросила:

— Это у вас какой орден, болгарский?

Он был счастлив, что у него что-то спросили, и го­тов был рассказывать долго и подробно про все, что угодно, даже про то, что он сам не знает.

— Это польский. Я полгода в Польше в лесах воевал, нас, группу диверсионную, сбросили. — Он еще поду­мал и добавил: — Это уже не военная тайна.

И ждал, но больше ничего не спрашивали, и он еще раз сказал:

— Орден польский, а эти все наши. Я в со­рок первом в семнадцать лет в первом бою танк под­бил... — И еще подумал и вспомнил. — Но тогда на­град не давали, надо было Москву отстоять!

Женщина улыбалась мягко и смотрела на него лас­ково и добро, а мужчина налил и поставил перед ним рюмку. Он поднял ее и ждал, когда они поднимут тоже, но они не поднимали, и мужчина сказал: "Пейте, пейте!"

— А вы? — сказал он.

— Мы после.

Он еще подумал, правильно ли он все понял, может, неправильно, но все получалось, что правильно.

Он поставил рюмку, встал и, улыбаясь и стараясь быть вежливым, чтоб они не подумали на самом деле, что он какой-нибудь алкоголик, сказал:

— Извините, извините, пожалуйста. Я пьян сегод­ня, я не обидел вас?

— Нет, нет, — поспешил сказать мужчина. — Ни­чего. — Но он не предложил ему сесть обратно.

И он поклонился, выговорил:

— Приятно было с вами познакомиться.

Где-то засмеялись, и он долго смотрел в ту сторону, раздумывая, пойти ли набить морду или пойти изви­ниться, но так ничего и не придумал.

Он прошел по залу, но никто его не приглашал, никто его не обнимал и не предлагал спеть песню.

Потом он увидел компанию ребят и девушку среди них, и они ему очень понравились. Он подошел к ним и подсел без разрешения, потому что он боялся, что, если спросит, ему могут отказать, а ему очень хоте­лось посидеть с ними, просто больше было нечего де­лать в этом ресторане.

Он подсел и, чтобы сделать им приятное, сказал:

— Когда мне было семнадцать лет, я танк подбил!

Они все заулыбались, а один сказал:

— Орденов много у вас.

— Ордена — это не главное, — сказал он. — Не на ордена надо смотреть, а на человека.

— А чего ж тогда носишь? — сказал тот, что си­дел рядом.

Он подумал и согласился: "Правильно", и стал снимать, отцеплять колодку.

Девушка стала его отговаривать.

— Вы оставьте, сегодня такой день! Давайте я вам приколю обратно!

Но он отколол их, достал носовой платок, расправил его и аккуратно завернул награды и спрятал в пид­жак.

— Дело не в этом, — сказал он, — не это главное.

— А что главное? — опять спросил тот же парень.

И он объяснил:

— Главное — это совесть! Когда она в порядке, ничего не страшно, и людей любишь. — И он улыбнул­ся им доброй улыбкой.

Они молчали, и он, опасаясь, что они будут так молчать долго, сказал:

— Давайте споем!

— Запевай, — сказали ему.

И один добавил: