Нас там нет - [23]

И вот, когда мне было уже лет четырнадцать, наверно, я приехала летом в Ташкент, а мой Доктор, нате вам, женился на стюардессе рейса Ташкент — Алма-Ата! Она была молодая красавица, изящная, тоже очень высокая, в синей пилотке и костюмчике! Я его выбор одобрила сразу, без даже ревности! Это была жизнь богов, одно созерцание которой наполняет душу ликованием.

Но не все были так боговосхищены, многие злословили, а мамаша его так вообще убивалась моей бабушке: ее не воспитывали в духе интернационализма, и казахская национальность богини ей была чужда. И молодость тоже, что, мол, хвостом вертеть начнет! Бабушка увещевала ее как могла, рассказывала, как у нас в семье разные национальности женились, и у других тоже, и ничего, живут.

Доктор съехал, но посещал мамашу аккуратно. Через год мамаша радостно качала коляску, скрипуче гугукала младенчику в азиатскую мордочку…

Надеюсь, они долго жили счастливо. Чтоб умереть в один день — это я сомневаюсь, дальше не помню уже.

Меня захватило выживание собственной жизни в далеком краю…

Про любовь вообще

Про любовь у взрослых мы имели всякие примеры, большей частью непонятные, неизбежные, судьбоносные и неотвратимые.

Вот, к примеру, Миллерша — это была соседка, полька. Католическая была женщина, суровая, большая, одевалась европейски, имела в доме пианино — я иногда играла с ней в четыре руки «Молитву девы» или что-нибудь такое чувствительное, что в музыкальной школе не проходили.

Было у нее в квартире темно и даже прохладно, большая статуя мадонны стояла в углу. Такая, как в детстве сказала бы, «настоящая» статуя, со слезами на печальном лице, пугающая неизбежным взрослением и необходимостью понимать «смертности».

Дружила она, пожалуй, только с моей бабушкой, тайной полькой, записанной русской в процессе выживания перед войной. Обмен пирогами, редкие вечерние посиделки, мне всегда хотелось пойти к ней в гости, хотя мне доставалось от нее — не получалось из меня достойной барышни.

Так вот, у нее был муж — старый худой еврей, подобранный где-то на полустанке в конце войны. Она звала его по фамилии — Миллер, во дворе ее звали, естественно, Миллерша, что ее бесило: «Не жидовска фамилия у меня». Она поносила несчастного Миллера на чем свет стоит, открыто, во дворе, орала на него так громко, что мы, дети, сначала приседали в страхе, а потом разбегались, заливаясь смехом. Почему? За что? При встречах с моей бабушкой аспид Миллер был главной темой ее страстных монологов.

И вдруг он умер. Миллерша перестала есть, умываться, выходить из дому. Она лежала в темной комнате, моя бабушка пыталась кормить ее с ложки. Через некоторое время Миллершу забрали в больницу, где она повесилась через пару дней.

Когда бабушка восклицала: «Ах, как она его любила», — мне было смешно. Сейчас уже не очень.

* * *

Или вот у нас была соседка Таня Бурканова. Она была опытная девочка. Во-первых, она родилась на грузовике. Во-вторых, она много переезжала, и у нее был аппендицит. Но самое главное, у Таниного папы была любовь не только неотвратимая, но и преступная с точки зрения Таниной мамы.

Там происходило много захватывающего воображение на долгие годы: швыряние мужских предметов с балкона. Битье стаканов. Беганье по балкону с ножом в руках. Крики женским голосом: «Отравлюсь и ее отравлю, дочь тебя проклянет!» Крики мужским голосом: «Сама шалава, абортница…»

И это кроме слов, которые ни говорить, ни писать нельзя.

Весь дом наблюдал, а некоторые даже участвовали: дедушка ходил предотвращать драку, Кремерша и моя бабушка — усмирять Танину маму и укрывать Таню от всех, отвлекая ее конфетами и книжками.

Между тем Таня уже ничего не боялась. Она с удовольствием рассказывала о привычках родителей, объясняла нам непонятные слова, показывала, как мама пытается порвать рубашку на папе и целится ему в глаз тарелкой.

Однажды вызванная для утешения иногородняя Танина бабка застала ее за домом, где мы смотрели, как Таня махала руками с криком: «Суке твоей ноги вырву!» Бабка сразу догадалась, о ком речь, и рассвирепела на глазах. Я быстро смекнула, что надо ее отвлечь, и тоже заорала: «И рыцари мои сразятся за тебя! Дай мне меч, король Артур!» Я тогда про него читала, и мне казалось, что он очень даже к месту будет.

Но это не помогло. Таню поймали и поколотили. А на меня злая бабка наябедничала, что я издеваюсь над несчастьями простых людей, и добавила, что нас не зря сталин посадил, раз мы такие.

Дедушка смеялся и говорил, что мне сделали реприманд. И я очень гордилась: это значит, что я из культурной семьи.

Таню от шумно разводящихся родителей отправили жить к тете, она приехала оттуда молчаливая и совсем другая.

Мы собрались послушать, как живут у тети, но Таня сказала только одну загадочную фразу: «В каждой женщине должна быть холодная тайна».

Сначала мы замолчали, а потом загалдели: «Как это? Где это?»

Я решила пойти от обратного и определить горячие тайны. Да, в соседских женщинах они были, они вполголоса быстро говорили их моей бабушке за чаем или шептались между собой на лестнице, они являли их красной помадой и светлыми тонкими чулками. Это были привлекательные тайны.