Нас там нет - [21]

Бог, видно, не возражал, и девочка закончила школу. Ее экзамены в университет Ольга Александровна переживала тяжело: не откинуться бы нам сейчас, не помешать бы.

Мысли о смерти одновременно со стариком овладели ею: она представляла себе так, чтобы умереть как-нибудь удобно, во сне, когда внучка будет на каникулах, не обременить девочку хлопотами. Когда ходила на кладбище, заглядывала в контору, спрашивала цены. Эта мысль — о смерти — помогала ей в ежедневных заботах, давала силы провернуть за день кучу дел.

— Так, вот это я уже сделала, обед есть, чулки зашила, еще подмету сегодня и цветы полью, чтоб на завтра не оставлять.

Кто знает, что будет завтра?

* * *

Илья Федорович и Ольга Александровна прожили вместе почти шестьдесят лет с перерывами на войны и лагеря.

Она была из семьи потомственных военных, как и он, и познакомилась с Ильей Федоровичем на балу в юнкерском училище. Ее старшая сестра была против: жизнь военной жены — одинокая жизнь, сама по себе, как не замужем, как сразу репетиция вдовства. Но так случилось, как всегда случалось в этой семье: военный муж увез далеко, и жизнь обернулась письмами и серыми фотографиями.

Из-за революции сестры больше не виделись друг с другом. Ольга Александровна плакала по сестре, иной раз доставала ее фотографию, разговаривала с ней. Сестра сгинула в Омске в Гражданскую войну, ее окоченевшее тело нашли на улице, сняли ботинки, часики, перчатки…

После войны Ольга Александровна поехала в Ленинград, родители умерли еще до блокады, в квартире голосили девять семей: тазы, белье сушится в кухне, разбитая раковина. Оторвала кусочек обоев, хранила сентиментально. У нее была идея оклеить такими обоями свою ташкентскую комнату, и она часто говорила об этом. Но ни сын, ни друзья, ездившие в Москву в командировки, таких не нашли.

Илья Федорович не любил прошлого. Даже хорошего прошлого, сытого детства, веселой юности. Когда Ольга Александровна заводилась с воспоминаниями, он брал палку и шел гулять. Ей становилось стыдно, она выбегала за ним, и он хромал по бульвару молча, она семенила рядом и делилась планами: варенье на зиму, музыкальные ученики.

Когда внучка начала ходить, в ней обнаружилась любовь к танцам. Ставили на середину комнаты стул. Илья Федорович садился, протягивал руки девочке, и они плясали — один раскачивался, сидя на стуле, другая подпрыгивала. В эти минуты он смеялся, хохотала и Ольга Александровна, потом они садились пить чай, шутили, но внутри Ольга Александровна следила за собой, чтоб ненароком не пуститься в воспоминания.

* * *

Отправляясь на день рождения к Илье Федоровичу, моя бабушка пекла пирог, дедушка покупал цветы — большие ноябрьские хризантемы для Ольги Александровны. Подарок обычно был в складчину с двумя другими семьями. Мне надо было заранее разрисовать цветами лист бумаги, в который его заворачивали.

Собирались поздравляющие на трамвайной остановке. Там обертывали подарок, завязывали ленточкой. Ольга Александровна приоткрывала занавеску, выглядывая нас, но делала вид, что удивлена, как все вместе пришли, и совершенно случайно на подносе у нее оказывалось точное число готовых рюмочек с вином.

Потом дружно пели «многая лета», дурачились, старушки хватали Илью Федоровича под руки, изображали кокетство. Мне всегда было немного стыдно смотреть на это. Я уже видела в кино, как нарядные дамы с тонкими талиями, в кружевах, брались под локоток офицерскими щеголями, а эти тут, корявые и старые, в крепдешиновых платьях и потертых жакетках. Илья Федорович, хоть и сохранил статность и военную выправку, был хромой, и широкие штаны с манжетами висели на нем мешком.

— Ай да гусар, угостите портером, — цитировали развратниц наши дамы.

Я убегала в другую комнату рыться в книжном шкафу, старых журналах, нотах, мне туда приносили угощение. Заглядывая на их стариковский праздник, я видела, как дамы собирались кружком, держа чашечки двумя пальцами, вспоминальничали, сводничали, напевали арии. Гусары курили на веранде. После начинали играть на фортепьянах, петь из Шуберта, подтягивались соседи, переходили за стол во дворе. Зажигалась керосиновая лампа, вокруг летала мошкара, разрезали обязательный торт «Наполеон». Он всегда застревал у меня в горле масляными хлопьями. Как им не надоест одно и то же? И радуются, как дети.

Когда мой дедушка умер, Илья Федорович уже не вставал с постели, на похороны пошла Ольга Александровна.

Все они уже давно мертвы, их фотографии пожелтели и скоро рассыплются в прах.

Моя любовь — Доктор Марк Михайлович

Еще до всяких разговоров шепотом про неприличность любви, у меня эта самая любовь уже была.

Как бриллиант чистой воды. Как снежная вершина недоступной горы. Как замирание сердца и ватность в ногах. Как я не знаю что, ну прямо как если бы у нас из ямы посреди двора сияние исходило.

Но то всё чувства. А интересующимся, так сказать, ЛИБРЕТТОМ его личной жизни я чистосердечно обо всем напишу, скрипя сердцем.

Мой Доктор был такой красивый, стройный-высокий, на плечах у него было по три золотые звездочки, и на фуражке — золотом листики, и красные полоски на штанах. У него была серая «Победа» и гараж во дворе, куда иной раз удавалось заглянуть. Мальчишки визжали от радости, а мне не нравилось в гараже, там воняло и никаких фантиков или лоскутков. Я не ожидала там найти плюшевых медведей, ну что я совсем дура, что ли, ну хоть разноцветных проволочек или серебряной бумаги…