Нас предала Родина - [94]

— Хорош! — усмехнулся свежевыбритый Аланбек. — Говорю тебе, возьми мою куртку.

— Она на мне как на пугале висит.

— Переживешь! А так тебя в России из первого же автобуса вышвырнут.

— Может, у Светы посмотреть… — сказал Борис и осекся.

К Светлане они зашли в первый же день. Долго безрезультатно стучали в тонкую дверь на первом этаже, потом пошли по соседям. «Света? — переспросила старушка из соседней квартиры и заплакала. — Убили ее. Недели две уже. Да кто ж его знает? Ночью выстрелы слышали, а утром глядь — дверь-то открыта. Зашли, а там! Нет, только она одна лежала. Ни сына ее, ни мальчонки, только она. А вы что хотели?»

— Никак привыкнуть не могу, — виновато прошептал Борис. — Она все понять не могла, как мы добровольно в центр уходим. Вот тебе и спокойное место…

— У нас теперь везде «спокойно», — сплюнул Аланбек, — как в Багдаде.

— Может, все-таки со мной? — спросил Борис. — Как ты тут будешь?

— Что я в России не видел? Нет, я уж тут как-нибудь. Дождусь, пока Гудермес «освободят«… Не передумал? Завтра?

— Завтра, — сказал Борис. — Чего ждать?

— Тогда давай спать, — зевнул Алан. — Завтра еще до Консервного топать.

День выдался теплым. С безоблачного неба лило на землю весенний свет равнодушное солнце. Так же, как и год, так же как и десять лет назад. Солнцу не было дела до людских разборок.

А людям, собравшимся у Консервного, было не до солнца. Их занимало кое-что поважнее: люди хотели уехать. Хоть как-нибудь, хоть куда-нибудь. Лишь бы отсюда.

Через час наблюдений, Аланбек определил главную фигуру — полного флегматичного майора. К майору время от времени подходили люди, о чем-то шептались и исчезали потом в недрах автомобильной колонны.

— Вон, — шепнул Аланбек, — видишь? Иди прямо к нему, не ошибешься: за «зелень» все сделает.

— Алан, — сказал Борис, — может, и ты?

— Придется тебе теперь самому. Как кончится все — приезжай. Мой дом — твой дом, ты знаешь.

— Прощай! А может…

— Да иди ты уже! — подтолкнул его Аланбек. — И не прощай, а до свиданья!

Борис согласно кивнул, вытащил из-за подкладки волшебную стодолларовую бумажку и твердым шагом двинулся к застывшему под весенним солнцем майору.

Борис. Минводы — Саратов

За окном над запорошенной тонким снежком равниной Сальских степей тихо плыла луна. Поезд ужасно болтало, и казалось, что луна тоже шатается. Как пьяная.

Или как раненая.

Борис вздохнул, отвернулся от окна и закрыл глаза. Внизу неугомонные соседи в который раз пили чай, вверх поднимались запахи колбасы, заставляли судорожно сжиматься пустой желудок. Ничего страшного — недолго осталось.

— Та-та-там, — стучали, убаюкивая, колеса, — там-там-там.

— Бо-ря. Бо-ря! Боря! Не слышишь?

— А! — воскликнул во сне Борис. — Кто это?

— Ну вот! — усмехнулся голос. — Уже не узнает!

— Ты? А почему телевизора нет? Давно тебя не было!

— Давно, — согласился невидимый телевизор. — Поздравляю!

— С чем? — удивился Борис.

— С тем, что остался жив! Впрочем, я в тебе и не сомневался. Ты же у нас «невезучий».

— Да ладно тебе вспоминать, — обиделся Борис. — Ты мне лучше скажи…

— Скажу, — перебил голос, — теперь все скажу! Ты про Иру и Славика хочешь узнать? Живы ли?

— Вот еще! — возмутился Борис. — Я и сам знаю, что живы, и завтра мы увидимся.

— Надо же! Похвальные перемены. А что же ты хочешь узнать?

— Ты скажи мне вот что, — заторопился Борис, словно боясь, что потом не осмелится. — Скажи, что будет дальше? С городом, с войной, со страной? Вообще…

— Ого! — сказал голос. — А зачем тебе? Не лучше ли о себе подумать? Ну ладно, обещал ведь. Слушай.

Голос замолчал. В голове у спящего Бориса тихо зазвучала музыка, темнота понемногу рассеялась, и перед глазами, как в калейдоскопе, поплыли картинки родного города.

Узнать его было трудно.

Разбитая гостиница «Чайка» без крыши и без бегущей строки. Обгоревший остов института, разбитый «Аракеловский». Руины на месте родных, известных с самого детства кварталов возле музучилища. Изуродованный «Грозгипронефтехим», обрушенный мост. Улицы без асфальта, деревья, похожие на столбы, наспех засыпанные могилы, трупы, смрад.

И тянущийся в отчаянии к небу зеленый побег.

— Город?.. — тихо сказал голос. — Город теперь такой. Того, который ты знал, больше не будет никогда. Будет новый, совсем другой. Чужой. Да и это еще будет не скоро. А пока будет война. Долго, очень долго, Боря. Будут еще тысячи и тысячи жертв, кровь, слезы. Постепенно все привыкнут к этому и перестанут удивляться. Привыкнут к тому, что в далекой республике гибнут люди. Свои и чужие. Всякие. Человек ко всему привыкает. Тем более страна.

— Что ж, это не кончится никогда? — спросил Борис.

— Смотря что. Война? Война кончится. Почти.… Но и мир не настанет. И к этому тоже все привыкнут.

— Почему?

— А войну легко начать, Боря. Очень легко. Закончить трудно. Так и будет — и не война, и не мир.

— А народы?

— Народы? Тоже ничего хорошего. За долгие годы будет столько понаворочано, столько крови прольется, что забыть это окажется очень не просто. Взаимная ненависть достигнет такого накала, что будет казаться: все — это уже навсегда.

— А это навсегда? — спросил Борис.

Голос молчал.

— Навсегда? — повторил Борис. — Что молчишь? Нав.…