Нас позвали высокие широты - [71]

Еще одно следствие научною характера контактов со шведами: они продемонстрировали карту, снятую во время экспедиции по измерению дуги меридиана в 1898–1902 годах. Я спросил, используют ли они ее для оценки изменений ледников. Ответ гласил, что, за редким исключением, точность ее недостаточна. Вроде бы так, и не совсем так — похоже, колебания ледников в этой части Шпицбергена по каким–то, еще не ясным причинам, настолько невелики, что часто остаются в пределах точности карт, что показательно само по себе. Ситуация, чем–то напоминающая Северную Землю…

Сама Северо—Восточная Земля оставила сложное впечатление. По сравнению с Баренцбургом всего на 2° севернее, но уже гораздо безжизненней, практически зона полярной пустыни. Общая суровость подтверждается сохранностью на озерах зимнего льда. Еще запомнилась тишина, не нарушаемая ни единым звуком. Что касается наблюдений за покровом, полученные результаты минимальны. Грубо высота границы питания лежит на высоте 400 метров. Каких- либо существенных изменений в положении края покрова мы не обнаружили. Однако такой вывод опровергает резкий бросок ледника Бросвелл на юге острова, который в 1936— 1938 годах сначала выдвинулся на 20 километров (!!!), а затем в виде огромной лопасти площадью до 500 квадратных километров распластался на морской глади, одновременно образуя множество айсбергов. В Арктике, вероятно, это наиболее значительная по масштабам так называемая подвижка, не зависящая от вещественного баланса ледника, связанная с формированием определенной критической массы. Даже несмотря на отмеченную подвижку, ледниковый покров Северо—Восточной Земли производит впечатление малой активности, прежде всего, из–за удаленности от таинственного источника питания на юге, которым, скорее всего, является тот самый Арктический фронт, со свирепым характером которого мы познакомились глубокой осенью 1956 года у Новой Земли и год назад на подходах к Шпицбергену. Однако не станем спешить со скоропалительными выводами.

Облетай мы ледниковый покров по периферии, можно было бы определеннее судить, каким образом он вписывается в общую природную систему архипелага Шпицберген, но чего не было, того не было. Так и осталось наше десятидневное пребывание в этой части архипелага лишь рекогносцировкой с ограниченными целями, в отличие от полета поперек Западного Шпицбергена, результаты которого благодаря любезности доктора Т. Гьелсвика были пополнены при возвращении морем в Баренцбург на «Сигналхорне» под норвежским флагом.

Поддерживая добрые экспедиционные традиции, перед отплытием без приглашения приняли участие в погрузочном аврале. К этим работам привлекались даже экипажи вертолетов, только что вернувшихся с «поля». Естественно, разговорились, и, узнав, что мы возвращаемся в Баренцбург, швед–механик сообщил, что ему, вероятно, вскоре предстоит познакомиться с Австралией.

— Каким образом? — удивился я.

Смысл его объяснения — королевские ВВС Швеции вынуждены сами зарабатывать на содержание где придется, на этот раз в какой–то нефтяной компании. Сочувствуя, я поинтересовался, а не жарко ли будет. Ответ был весьма неожиданным: в Конго было жарче. Вот это ребята: из Конго в войсках ООН на Шпицберген, со Шпицбергена в Австралию, и все в поисках заработка на содержание своих люби–мых ВВС! Трудно приходится нейтралам, зажатым в тиски между НАТО и Варшавским блоком.

С многочисленными высадками геофизиков и ревизией полевых отрядов руководством Норвежского Полярного института путь до Баренцбурга занял двое суток. Зрительно я сомкнул свой морской маршрут с вертолетным, опознав силуэт острова Амстердам в виде мрачной плоской глыбы с угловатыми береговыми обрывами. Старенький «Сигналхорн» постройки 1912 года пробирался на юг вблизи берега, так что мы могли повторно отнаблюдать те же ледники, с которыми я имел дело в полете 31 августа. С моря и высоты птичьего полета горные цепи в ожерельях ледников и синеве моря и неба при всей эстетической экспрессии выглядят по–разному и не могут не вызывать восхищения в самой заскорузлой душе. Нас, однако, больше всего волновала граница таяния на ледниках, которую мы с палубы срисовывали на карту, сравнивая с ее положением две недели назад. Убедились в хорошем совпадении своих наблюдений.

Работы прибавилось, когда мы обогнули мыс Квадехукен и вошли в пролив Форландсуннет, поскольку мы «срисовывали» ледниковую информацию как с ледников Земли Принца Карла на западе, так и с Земли Оскара II на востоке, фиксируя одновременно и другую попутную информацию, которая могла пригодиться в будущем. Последнее включали вполне доступные горные ледники, удобные бухты или сулой (особое волнение на контакте разных течений) в узкости пролива у Стрелки Сарса, не подозревая, что она пригодится год спустя. Если на восточных берегах граница таяния находилась примерно на высоте около 400 метров, то на низких плоских ледниках Земли Принца Карла у подножия высокого горного хребта, гребни которого нередко превышали тысячу метров, эта замечательная граница располагалась всего на 200 метрах. Почему у Нансена они вызвали какие–то ассоциации с шельфовыми ледниками Антарктиды, я так и не понял, хотя его книгу взял в этот поход специально. С 1906 года, когда их положил на карту шотландец Брюс, из–за отступания фронта они словно попятились ближе к обрывам хребта. Мысленно мы уже представляем границу таяния и накопления оледенения главного острова архипелага: от 200–400 метров на западе в области полупокровного оледенения, с подъемом до 600–800 метров в центре в области горного оледенения, снова снижаясь до 200 метров на восточном побережье. Однако последняя величина требует подтверждения. Завершился наш вояж у причалов Баренцбурга, где состоялся своеобразный бартер: мы получили, наверное, с кило швейцарского шоколада, а экипаж «Сигнпалхорна» обзавелся парой бутылок «Столичной». Однако наш главный трофей явно нематериального свойства: результаты визуальных наблюдений с моря и воздуха, причем в системе других результатов, полученных ранее.