Нас обвенчает прилив… [Ромео и Жанетта] - [21]

Люсьен. Но ведь для тебя-то было бы все едино.

Отец(уязвлено). Это правильно. (После паузы). Как ты думаешь, мог бы я его одеть, если бы они меня пригласили?

Люсьен. Что именно?

Отец. Мой сюртук.

Люсьен. Конечно.

Отец. Ну, много чести для них. Я ведь знался с отцом этого Азариаса.

Люсьен. А теперь он знается с твоей дочерью. Вы квиты.

Отец. Ты все издеваешься. А у меня вот где это сидит (Показывает на лоб. Музыка становится громче, он встает и кричит). Прекрати же эту музыку!

Люсьен. Поди и прекрати ее сам.

Отец. Не дождутся! Пусть неделю играют — я неделю буду глухим! Музыканты устанут раньше, чем я. Как ты думаешь, во что им обходится такой оркестр каждый день? Их по меньшей мере шесть. Если прикинуть по сотне франков на человека, подсчитай сам, во что им влетит эта милая шуточка.

Уходит в сад.

Люсьен(обращаясь к Фредерику). Все дело в том, что она хотела, чтобы мы услышали ее свадьбу: Юлия в своей постели, мамаша на кухне, и вся деревня в придачу. Колокольного звона утром ей показалось мало, вот она и посадила скрипачишек в кустах. Она их всех там должна ненавидеть, но я представляю ее на этом празднике. Она их заставит плясать до утра. Она их загонит в нашу честь.

Фредерик. Юлия собирается встать. Через час мы уедем.

Люсьен. Мы постараемся ее оповестить. Может быть, мы получим благодаря этому немного покоя. Полагаю, что эти потоки гармонии предназначаются специально вам.

Фредерик. Возможно.

Люсьен. Она хочет быть твердо уверенной, что вам будет больно одновременно с ней. Она обожает вас, эта девчушка. Вы обратили внимание, как мило она порезала себе руку? Вот ведь! Не помню, как это говорилось по-латыни. Но это было великолепное представление!

Фредерик. Тогда почему? Почему сразу же после этого?

Люсьен. Вы неисправимы, старина. Вы хотите знать все. Нужно расстаться с этой скверной привычкой. «Почему» — этого никто не знает. Даже она сама.

Фредерик снова зарывается лицом в подушки.

Люсьен. Больно поначалу, не правда ли? Кажется, что ни одной минуты не выдержишь этой раны. Хочется кричать, что-нибудь разбить. Но что? Не их же — этого нельзя. Мебель? Это смешно. И вот только когда поймешь, что разбить нечего, начинаешь становиться мужчиной.

Пауза. Подходит к Фредерику. Садится рядом с ним.

С этой болью можно жить, вы поймете, когда привыкнете к ней. В ней обнаруживаются всякие тонкости, всякие оттенки. Становишься специалистом в этом вопросе. Знаешь, чем нужно её подкармливать каждый день, что может ей повредить. Знаешь, какое дуновение будит её, какая мелодия усыпляет. А затем, позднее, много позднее, когда вырываешься, наконец, из своего одиночества, когда сможешь заговорить о ней с другими, начинаешь демонстрировать её, как хранитель музея. Становишься мелким служащим в фуражке при своем страдании. Подыхать все равно будешь, но медленнее, легче.

Фредерик встает, пытается избавиться от Люсьена, идет к окну.

Люсьен. Да не торопитесь так страдать! Перед вами вся жизнь. Что великолепно в положении рогоносца — то, что он может не торопиться. Положение рогоносца восхитительно! Я не говорю о тех болванах, которые убивают при первом же подозрении и тут же сами стреляются. Я говорю об артистах в этом деле, о добрых мастерах-рогоносцах, которые любят хорошую работу, сделанную по все правилам, как полагается.

Музыка усиливается.

Отец. (появляется на пороге двери в сад). Нечего сказать, весело! Теперь в ход пошла медь! Мы глаз не сомкнем до утра.

Люсьен. (авторитетно). Мы их так или иначе не сомкнули бы, папа.

Отец опять уходит. Люсьен подходит к Фредерику. С внезапной горечью.

Глаз ночи… Странное выражение, не правда ли? Представляешь его себе, этот глаз, черный, широко открытый, заполняющий всю комнату и глядящий на тебя. И никак его не закроешь. Выбиваешься из сил, цепляясь за край огромного века, а глаз, все такой же распахнутый, глядит на вас бессмысленным, бездонным взором — настоящий человеческий глаз. А вы, вы можете спать?

Фредерик. Да.

Люсьен(кричит). Вы больше не будете спать!

Фредерик(внезапно оборачивается). К чему вы клоните, в конце концов? Чего вы хотите?

Люсьен(шепотом). Смотреть на вас. Наблюдать, как вам плохо. Мне от этого легче.

Фредерик. Ну, любуйтесь. Красиво выглядит страдалец?

Люсьен. Нет, это ужасно, отвратительно. Но в зеркале это видеть ещё хуже. Я-то ведь смотрелся в зеркало, целыми ночами я любовался на свою морду утопленника, на свои глаза идиота. Смотрел, как дрожит подбородок, ждал, как притаившийся охотник, целыми часами, не заплачет ли эта рожа, просящая пощечин, рожа рогоносца. Хорошо, что это, наконец, другой, а не я!

Фредерик. Ну, так торопитесь насмотреться. Я долго любоваться на себя в зеркало не намерен. Я мужчина, и завтра, худо ли, хорошо ли, я буду жить.

Люсьен(с издевкой). Примерный молодой человек!

Фредерик. Буду работать. Женюсь на Юлии. Мне предстоит перекрасить целый дом, перекопать весь сад, напилить дров на зиму.

Люсьен(отвечает откровенностью на откровенность). А я, я занялся гимнастикой. Мне пришла в голову мысль: все это случилось потому, что ты худ и сутулишься. Нет и тебя выпуклостей. Этих благородных выпуклостей на груди и руках, по которым видно настоящих мужчин. Нет мускулатуры — нет женщин. Все сразу становилось просто! И вот я двинулся в поход на завоевание этих выпуклостей. Купил книгу за 12 франков — секрет продавался просто даром! И каждое утро, стоя в трусах перед открытым окном, более, чем когда бы то ни было похожий на рогоносца, я принялся заниматься шведской гимнастикой…