Нас называли ночными ведьмами. Так воевал женский 46-й гвардейский полк ночных бомбардировщиков - [14]

Боевые ночи стали напоминать работу отлаженного заводского конвейера. Вернувшийся с задания самолет уже через пять минут был готов к новому вылету. Это позволяло летчикам в некоторые зимние ночи делать по 10–12 боевых вылетов.

А Нина Худякова, делая круг перед посадкой, уже сверху кричала: «Вооруженцы, бомбы!» И тут уже не зевай… Благодаря такой организации полетов мы стали совершать за ночь больше вылетов, чем «братцы».

Воодушевленная достигнутыми результатами, я уговорила нашего инженера Софью Озеркову обобщить для дивизии «опыт обслуживания ночных боевых вылетов на самолетах По-2», что та и сделала. В результате Озерковой объявили выговор за нарушение наставления по технической эксплуатации…

Соня долго не могла простить мне моего штабного рвения, советовала никогда не спешить с подобными донесениями начальству. Несмотря на «разнос» (да простят нам это за давностью лет все боги уставов и наставлений), мы продолжали работать бригадами, но уже никогда не пытались обратить на это внимание вышестоящего штаба.

* * *

Из людей, которые много сил положили при формировании полка на учебу и воспитание технического состава, нельзя не отметить инженера Соню Озеркову. Она была кадровая военная. Военная до мозга костей. Вначале она нам казалась сухой, но потом мы оценили и полюбили Соню. Оказалось, что Устав Красной Амии не мешает ей, а даже помогает быть прекрасным работником, организовать техников, заботиться о них и любить.

Я уважала Соню за силу ее характера, благодаря которой она не сломалась, когда была приговорена трибуналом наземной Армии к расстрелу после выхода из окружения. Она отказалась подавать на кассацию. Спас ее, очевидно, комиссар дивизии Горбунов. Он писал мне уже после войны, что ему шофер сказал во время поездки: «А у женщин инженера полка к расстрелу приговорили…» Горбунов не знал об этом, срочно дал шифровку в штаб ВВС фронта. Оттуда приостановили выполнение приговора, дело пересмотрели, и Соню оправдали.

Она вернулась в полк остриженная наголо, без улыбки на лице…

Мы приняли ее, как будто ничего и не было. И она сумела справиться с пережитым ужасом. Я никогда не говорила с ней об этом…

* * *

Для сокращения времени стоянки на земле летчики не вылезали из кабин даже для доклада дежурному работнику штаба. Доклады принимались тут же, у самолета. И вот через несколько минут после посадки машина снова поднимается в воздух. И так до рассвета, и так каждую ночь.

Иногда нам объявляли «максимум», то есть мы получали задание сделать максимально возможное количество вылетов. Такое напряжение бывало при прикрытии десантов, прорыве оборонительных рубежей, освобождении наших городов, в общем, когда «надо». В ночи «максимумов» экипажи успевали сделать по 8–10 боевых вылетов, а однажды зимней ночью под Варшавой это число возросло до 14–17. Летчики и штурманы проводили в воздухе по 10 часов и более; 10 часов крайнего нервного напряжения, напряжения всех душевных и физических сил.

Иногда в результате перенапряжения наступала апатия, летчик или штурман засыпал в полете или, наоборот, не мог уснуть по нескольку дней: «Прожекторы снятся».

* * *

Женя Руднева писала:

«Я поздравила Юшину: теперь и ты стала старой летчицей — спишь в полете». Писала и про себя: «В один из полетов летим домой, я веду, но мысли сонные, сонные и где-то бродят… Посмотрела на курс… Как будто домой идем. Разбудила Раю: «Мы домой идем?» — «Да». — «А бомбы я сбросила?» — «Конечно»… А на земле вспомнила все».

Бывало и так, что на глазах летчика гибли боевые подруги. Их самолеты, сбитые зенитным огнем или ночным истребителем, загорались в воздухе и огненным факелом падали на землю… Но живые возвращались за новым бомбовым грузом и летели снова на ту же цель, в тот же ад…

Да, настоящий героизм на войне заключается не в сиюминутном движении души, а в непрерывном преодолении страха и усталости, помноженном на мастерство, в непрерывном тяжелом труде…

Кто-то сказал: война — это подвиг самоотречения, когда воин совершает то, что кажется немыслимым и невозможным… Но как бы ни было тяжело, девушки всегда рвались в бой, дрались за право вылетать первыми, чтобы успеть сделать больше вылетов.

В туманные непогожие ночи на старте, когда в ожидании погоды и полетов экипажи сидели под плоскостями своих По-2, Женя Руднева любила рассказывать нам сказки. Тихим высоким голоском читала она баллады Жуковского, красивые истории о подвигах рыцарей, об их прекрасных дамах, рассказывала легенды о созвездиях — Волосы Вероники, Андромеда. Знала она их удивительно много… Надя Попова запевала нашу любимую:

Летят утки, летят утки и два гуся.

Ох, кого люблю, кого люблю, не дождуся.

И тогда забывались и дождь, и туман, и холод. И жизнь становилась такой красивой… Отыскивая на небе свою любимую Капеллу, Женя говорила мне: «Когда я гляжу на звезды, я думаю о том, как вернусь в Московский университет…»

* * *

Письмо Е. Рудневой профессору С. Н. Блажко:

19 октября 1942 г. Действующая армия

Уважаемый Сергей Николаевич!

Пишет Вам Ваша бывшая студентка Женя Руднева — из той астрономической группы, в которой учились Пикельнер, Зигель, Мамзон. Эти имена, возможно, Вам более знакомы, а вообще группа у нас была маленькая, всего десять человек, и были мы на один год моложе Затейщикова, Бронштейна, Верменко.