Народовольцы - [10]

Александр Второй. Божья воля, граф, на все божья воля. Я верю в вас! (Подходит к Лорис-Меликову, крепко жмет ему руку и быстро и легко уходит.)

Лорис крестится, тяжело вздыхает и уходит. Толпа на перекрестке.

Третий офицер. Нет, вы представляете себе… Главнокомандующий и накрыл.

Первый офицер. Дорого бы я дал на местечко-то это хоть одним глазком взглянуть, право же, пять лет ЖИЗНИ отдал бы!

Второй офицер (подходя). Вы о чем, господа… Скоро ли повезут? Так ее надоело!

Первый офицер (наклоняясь к нему). Капитан рассказывал о…

Второй офицер. Капитан, повторите, ну, повторите же…

5

Петербург. Конспиративная квартира. Входят Перовская и Желябов.

Перовская. Какой ты бурный, Андрей! Отчего не присоединяюсь? Все оттого же – скорлупы боюсь, узости. Как хорошо, чисто, радостно было в кружке у чайковцев, дружно работали, без подчинения один другому.

Желябов. Кустарщина! Пройденное! Ты посмотри, какие мы ветви пустили! Рабочих я агитирую, либералы нам деньги дают, а ты знаешь отчего? Им конституцию от нас принять хочется, они в эту Лорисову конституцию из Зимнего не верят! Даже они не верят! Они не способны к действию, но коль скоро мы произведем действие, они тотчас же присоединятся, я кое с кем тут говорил. Ты знаешь, уже есть… ну почти есть военная организация «Народной воли». Настоящие офицеры. Вот ведь как, а?

Перовская. В деревню хочу, Андрей, там народ чувствую.

Желябов. Мужик инертен, Соня, он обманул наши розовые надежды, его сто лет пропагандировать надо.

Перовская. Дистанций боюсь, боюсь, что здесь, в городе, народ обернется в умственное понятие.

Желябов. Но если здесь аукнется, так и там откликнется, волна пойдет, не остановишь! Соня! На двух стульях не просидишь – или с нами в дело, или с Плехановым, с чернопередельцами.

Перовская. С вами я, с вами… с тобой!

Желябов (кричит). Так что же ты медлишь?! Вот и скажи нашим, жженки сегодня выпьем!

Перовская. Какой ты… Пойми сомнения мои. Не могу себя предательницей чувствовать… Когда люди не категория для логических выкладок ваших, а живые, когда я вижу в их глазах благодарность, понимание меня и себя как одного, когда они ко мне, как к сестре, – тогда минута моей жизни не напрасна, я радость испытываю, такую радость, какую, должно быть, первые христиане знали. Все существо мое ликует, все мне говорит: здесь социализм, вот он, рождается в их душах, и я роды эти принимаю. Когда я здесь, в Петербурге, среди этой конспирации, в политике вашей, я могу себя убедить, что это важно, а в душе моей тоска, Андрей, и в сердце нет радости.

Желябов. Я крестьянский сын… Кто поймет тебя, как я? Народ вижу всегда, что бы ни делал. Но дело, к которому мы приставлены, мы обязаны выполнить! Приговор произнесен.

Перовская. Ну так надо исполнить его скорее!

Желябов. Соня! (Подходит, целует ей одну руку, потом другую.)

Перовская, улыбаясь, смотрит на него. Тогда Желябов наклоняется, быстро берет в руки ее лицо и целует его много раз.

Перовская (отталкивая его). Андрей, стыдись!

Желябов. Соня, неужели ты не видишь…

Перовская. Стыдись, стыдись! И тебя в бабниках числить, и ты не выше этого, о таких пустяках думаешь. Мне говорили, да я не верила! Стыдись – мы на такое идем…

Желябов. Соня, да ведь я люблю!

Перовская. Слушать не могу. Не говори, молчи, не надо! Обнимемся, как брат с сестрой. Мне – в Москву, тебе – в Александровск… Наше дело не цветами – динамитом пахнет!

Обнимаются.

Толпа на перекрестке.

Сановник. (продолжает читать газету). «Это отребье все же порождение русской земли, русского общества. Никакие правосудные казни не смогли до сих пор истребить этого семени зла…». Нет уж, извините, господа, никогда их за русских не сочту! Да и посмотрите, кто среди них!

Третий офицер. Значит, так, пол и стены оказались обиты розовым стеганым атласом, а потолок весь в зеркалах.

Второй офицер.А дверь как же?

Третий офицер. Дверь скрыта в стене.

Первый офицер. И представь себе, мамзели в натуральном виде уже там.

Третий офицер. И великие князья по одному, ну и…

Второй офицер. Главнокомандующий и накрыл, рапорт во дворец!

Западник. Правда ли, что к Перовской не пустили мать?

Третий офицер. Нет, господа, это все-таки из ряда вон, и ничего, прикроют, увидите!

Левый. Ужасно, ужасно, казнить женщину публично, ужасно…

Правый. Отчего же! Э-ман-си-пе! Равноправие, так сказать.

Славянофил. Не соглашусь, нет, милосердие в обычае русских! Нравственность общинного права…

Муравьев и Желябов продолжают свой мысленный диалог.

Муравьев. Но что им, людям без нравственного устоя, огромное движение, умственное, общественное, вызванное великими реформами царя-мученика… Револьвер и кинжал были ими забракованы. Наступила эпоха динамита! (Встает.) Вы, Желябов, начали ее в городе Александровске (смотрит бумаги) восемнадцатого ноября тысяча восемьсот семьдесят девятого года. Вы явились туда под именем купца Черемисова… С вами был рабочий Иван Окладский и неизвестная женщина, которую вы называли своей женой.

Желябов. Что до нравственных устоев, то у нас взаимно разные о них понятия с господином прокурором. Дело же под Александровском я и не намерен скрывать. Это было частью предприятий партии «Народная воля» на всех железных дорогах от Симферополя до Петербурга. Я действовал по поручению Исполнительного комитета в качестве его агента третьей степени.