Народный отпор чужестранным учреждениям - [2]

Что же, читатель, вы, который теперь, вместе с современной Европой, обличаете и на кафедре и в обществе ложь цехов и корпораций, – были бы вы рады, если б русский человек принял эту ложь в свою душу, если б это немецкое начало пришлось ему по сердцу, если б посеянное расцвело в нем, так же как на германской почве, розаном немецкого благоустройства? Скажите, читатель, жалуясь на безобразие Руси, хотели бы вы разве, чтоб русский человек приобрел благообразие немца, и для этого, – как необходимое условие, условие sine qua non, – стал бы немцем, сузился бы в немца, взял бы себе идеалом немецкую добродетель и благонравность? Ответ ваш несомненен: вы не желаете такого превращения ни за что в мире, и не потому не желаете, чтоб вы не уважали всею душою глубины германского духа и его исполинских заслуг человечеству, но потому, что вы чувствуете, что русскому человеку в немце было бы душно и тесно, и что в нем живут стремления к иному, может быть, даже высшему идеалу. Но если вы так отвечаете на вопрос, когда он так просто поставлен, в примере цехового устройства, зачем же вы продолжаете с прежнею неразборчивостью навязывать русской земле новейшие изобретения выписанных вами из-за границы доктрин и теорий, о которых европейская критика еще не успела произнести своего последнего слова и которые потому принимаются вами на веру, с слепым благоговением? Или вы думаете, что не порастут они на русской почве тем же безобразием, каким поросли пересадки XVIII века? Зачем продолжаете вы не знать, или, выражаясь пестрым языком нашего общества, «игнорировать» ту органическую силу, которая проявляет себя в современном безобразии нашей родной земли и громко вопиет о нашем невежестве и отчуждении от народа?

Возвращаясь к приведенному нами примеру, скажем, что нам случилось обозревать ремесленное устройство во многих городах России, что ничего отвратительнее быть не может, и что мы сердечно порадовались этому безобразию, – не тому, что было тут грязного и порочного, но тому внутреннему сопротивлению жизни, которое сказалось в этом отрицательном, печальном и в то же время радостном явлении. Предоставляем теперь читателю самому проверить в своей памяти, со времени Петра, во всех отраслях нашего общественного быта, весь этот ряд устройств, регламентов и учреждений, вводившихся и изменявшихся не вследствие потребностей жизни, но вследствие подчиненного духовного отношения к Западу и неподчиненного, и уж нисколько не духовного отношения к русской жизни.

Что же говорите вы нам нового? – скажут многие из читателей. Дело известное, что в каждой земле следует применяться к ее нраву. Дело известное, ответим мы, а все-таки наше общество продолжает держаться той же дороги! Дело известное, мы и не думали сказать что-либо новое, а все же нам кажется, что поставленная нами точка зрения на безобразие как на протест самой жизни народной против посягательств образованной и влиятельной части общества, как на историческую заслугу, в большей части случаев, нашего народа, представляет многое в народном невежестве и в нашей цивилизации в ином свете, изменяет оценку некоторых явлений и переносит в некоторых отношениях обвинение с обвиняемых на обвинителей…

Пусть же воздержатся молодые доктринеры от всякого нового насильственного искажения Русской земли, пусть не накладывают они ни белил, ни румян, чтобы сделать ее европейскою красавицей: она ответит еще пущим безобразием! Пусть не заботятся они и об излечении безобразия внешними способами, а пусть сами отстранят себя, дав простор внутренним силам народного организма. Пусть, вместо заносчивой благонамеренности и самонадеянного стремления образовывать русский народ, проникнутся они некоторым смирением пред явлениями его жизни, уважением к фактам истории, пусть задумаются наконец над несокрушимою твердостью коренных основ и духовных начал народного быта.

Почтим же подвиг народа, который, не имев иных средств протеста (ибо органы, необходимые для полноты и стройности жизненных отправлений, были у него оторваны), тем не менее сохранил и уберег себя, для нас, от всяких предлагавшихся ему разношерстных благообразий! Ему, при его положении, оставалось одно: перебыть и перемочь, и он перебыл и перемог не одно злое и лживое начало, и Бог даст, перебудет и переможет!