Народ Великого духа - [97]

– Такие заповеди, жрец, – медленно сказал Гай Юний Брут, – не грех исполнять каждому порядочному человеку. Я согласен стать адептом вашего Великого Духа и понудить к тому же моих парней. Хуже от этого они не станут.

– Только никого не надо понуждать, – вздохнул отец Бонифаций, – каждый должен сам прийти к Богу, и исключительно по собственной воле. Вы можете только воодушевить своих солдат личным примером…

– Хорошо, – с тяжелым вздохом сказал бывший центурион, – да будет так.

– Итак, друзья, – произнес повеселевший священник, перейдя на русский язык, – должен сказать, что господин Гай Юний Брут уверовал в Великого Духа Творца всего Сущего и согласился подать личный пример своим солдатам.

– Да, – сказал тот и снова вздохнул – теперь уже как будто с облегчением, – я верить!

И в этот момент, когда и все остальные облегченно вздохнули и переглянулись, в помещение вдруг ввалился Виктор де Легран. Он тяжело дышал, а глаза его возбужденно блестели. По его виду сразу становилось понятно, что случилось что-то из ряда вон выходящее, и благостное настроение вмиг улетучилось, сменившись тревогой.

– Там, – прерывающимся голосом сказал парень, махнув рукой, – в западных холмах слышен лай собак. Чужих собак, а не наших! Мы туда охота с собака не посылали. Я много раз охотиться со своим отцом, и поэтому могу сказать, что этот собак гонит не кролика, лису или олень. Этот собак и их хозяин охотиться на человек. Я сказать это Гуг, и тот послать вперед разведка, а мне сказать скакать к вы и сказать, что у нас снова прийти незванный гость.

Час спустя. Лес в холмах к западу от Большого Дома.

Сергей Александрович Блохин, военврач 3-го ранга, русский, беспартийный, холостой.

Мне, можно сказать, повезло. Когда в первых числах июля сорок второго года ошметки наших войск от Прилеп драпали к Старому Осколу, который на самом деле был уже захвачен немецкими танками, в диком хаосе отступления смешалось все: медсанбат, артиллерия, пехота. Это было по-настоящему страшно. Опять, как и год назад, летом сорок первого, были жара, июль, и клинья немецких танковых армад глубоко рассекали советскую оборону. Тогда-то мне, наслушавшемуся страшных рассказов более опытных товарищей об ужасах окружения, и удалось сменить свое командирское обмундирование и документы на гимнастерку и красноармейскую книжку рядового бойца. Так я стал Сергеем Никодимовичем Синеевым, уроженцем деревни Лихоманово из далекой Новосибирской области.

Потом был плен – когда нас, почти безоружных и растерянных, в чистой степи недалеко от деревни Лукьяновка окружили немецкие бронемашины. По счастью, поблизости не было «земляков», которые могли бы раскрыть мой обман, поэтому я не оказался в числе тех «командиров», «комиссаров» и «евреев», которые сразу же были выдернуты немецкими солдатами из толпы и расстреляны в назидание остальным. Сразу после окончания экзекуции нас всех обыскали и, помимо ремней, документов, оружия и прочего, отобрали фляги и все съестное до последней крошки; с этих пор голод и жажда стали моими постоянными спутниками во время нахождения в плену. После этого нас пять суток пешком гнали до станции Дьяконовка (170 км), где и погрузили в товарные вагоны. Как сказал через переводчика жирный гауптман-тыловик в трещащем на пузе мундире – Великому Германскому Рейху нужны рабы, а посему нас не утилизируют на месте, а отправят на работы в Германию.

Нас отправили значительно дальше Германии, на атлантическое побережье Франции, на строительство так называемого Атлантического вала. Незадолго до нашего прибытия англичане в Дьеппе игриво ущипнули Гитлера за задницу, и теперь по всей линии берега немцы лихорадочно возводили укрепления, строили дороги, замаскированные склады и командные пункты. Я сменил несколько так называемых рабочих рот, пока в конце октября не попал в рабочую команду, которую бросали туда, где в ней возникала нужда. Иногда, за определенную мзду начальству, нас даже использовали на стороне. Октябрь – это самый разгар сбора винограда, а если учитывать, что в сороковом году многие плантации поменяли владельцев на чистокровных арийцев, то стоило такому арийцу сунуть начальнику рабочего лагеря некоторое количество рейхсмарок или сослаться на влиятельных родственников и знакомых – и дело было в шляпе. «Они ваши, герр Боске, вместе с охраной на всю наделю…»

Компания у нас была самая пестрая: я, сержант-артиллерист Иван Седов из кадровых сверхсрочников, молоденький хлопчик Мыкола Голубенко (правоверный комсомолец откуда-то с Полтавщины), двое французов: Жорж Броссар и Паскаль Камбер (вроде бы арестованных за участие в Сопротивлении) и сбитый английский летчик Джонни Гудвин. Хотя на самом деле этот Джонни никакой не летчик, а бортстрелок. Летчиков, говорят, держат в специальных лагерях и не спускают с них глаз.

Побег нам спроворил Жорж Броссар. То ли он встретил кого-то знакомого, то ли эти люди сами вышли на него, но за день до того, как нас должны были перевести обратно в рабочей лагерь, все было уже сделано в лучшем виде. Две соседние доски в стене сарая, куда нас загоняли по ночам, держались каждая на одном гвозде, также были ослаблены доски в заборе, а наши охранники (два ветерана прошлой войны) вместе с ужином получили по бутылке крепчайшей граппы (виноградная водка).