Наркомат просветления - [66]

Появление Жени совершенно не повлияло на повседневные ритмы жизни Астапова, но все же он думал о ней, выполняя свои служебные обязанности в Наркомпросе. Часто он ловил себя на том, что мысленно задается вопросом: где сейчас Женя и что делает, хотя для него это была такая же тайна, как если бы речь шла о времяпрепровождении, скажем, Жоржа Клемансо. Разрабатывая вместе с сотрудниками какую-нибудь новую кампанию по агитации и пропаганде, Астапов неизменно представлял на месте целевой группы Женю: политически инертную, необразованную, уклончивую в отношениях с властями, упрямую, русскую.

Женю сочли подходящей для него женой — предполагалось, что партийная сознательность у нее в крови. Степан, отец Жени, был известный деятель неудавшейся революции 1905 года — рабочий-булочник, он повел своих товарищей на пресненские баррикады, против полиции. Степан до сих пор вел себя как повстанец-революционер, хлопая партийцев по спинам на заседаниях. У него была грудь бочонком и большие кулаки, и он специально подстраивал себе случаи взвалить на плечи пятидесятикилограммовый мешок с мукой — просто так, чтобы показать, что он это еще может. Он стоял во главе профсоюза пекарей, рабочие любили его и доверяли ему — редкость для освобожденного партработника. Не очень образованный человек, Степан не мог занять особенно высокое положение в Партии, но все равно поднялся бы чуть выше, если бы не был таким откровенным бабником. Его личная жизнь была отмечена цепочкой скандалов, из которых он всегда выбирался, ухмыляясь и краснея. Даже сейчас в разъездах по профсоюзным делам его обычно сопровождала какая-нибудь привлекательная партработница. Жены и дети его, кроме Жени, канули в прошлое.

Астапову было не по себе в обществе тестя, он боялся, что его скомпрометируют тестевы байки о революции пятого года. Тесть красочно повествовал о самоотверженности и взаимной выручке участников пресненской коммуны, созданной по образцу Парижской. Весело тогда было, говорил Степан, втягивая дым из трубки и вспоминая романтические страсти на баррикадах. Конечно, в семнадцатом году он опять возглавил рабочих, а в промежутке участвовал во множестве подпольных операций партии большевиков. Степан даже с Ильичом был знаком, еще до революции, когда Ильич приезжал, официально будучи в ссылке. Но больше всего Степан любил рассказывать про своих женщин — революционерок, дамочек и работниц. Он рассказывал, как скрывался из-под носа разгневанных мужей и родителей, которые в его изложении неизменно выходили тупыми и мелкобуржуазными.

Сейчас Астапов курил, а Женя спала. Время от времени Астапов обращал взор на округлую, пухлую фигуру Жени, и ему представлялись миллионы людей. Миллионы смотрели на Москву как на столицу мировой революции. В эту весеннюю ночь столицу можно было уподобить стакану минеральной воды, где бурлят пузырьки мыслей, мнений, фантазий, претенциозностей — кое-какие из них принадлежали Астапову, и кое-какие уже были санкционированы Политбюро. Весь месяц Астапов занимался организацией театрализованного действа, которое должно было состояться в мае на Ходынском поле: Город Будущего побеждает в битве с Оплотом Капитализма. Уже возведены были трибуны и декорации. Для постановки требовалось также более двух тысяч пехотинцев, двести кавалеристов, пять аэропланов с мощнейшими прожекторами, бронепоезда, танки, пушки и мотоциклеты. В небе повиснут огромные лозунги, укрепленные на дирижаблях. Будут огнеметы и дымовые шашки.

На Женю это произведет впечатление. Она будет сидеть в первом ряду вместе с прочими женами наркомпросовских деятелей. Она сравнит революцию, организованную ее мужем, с другими двумя, которые ей довелось пережить. Тогда события развивались хаотически, особенно для их участников: как подозревал Астапов, Степан, идя на штурм укрепления, понятия не имел, что там сидят жандармы. Астапов собирался продуманным применением дыма и мигающих прожекторов отчасти передать неразбериху, неизбежную во время вооруженного переворота, но события, ведущие к поражению капитализма, так живо рисовались в спектакле, что должны были показаться предначертанными заранее — как это и есть на самом деле, по учению Маркса и Ильича. В Женином восприятии первомайская постановка должна была обрести близость и осязаемость, которой лишена история.

Астапов не говорил Сталину, что советская агитация и пропаганда — лишь промежуточный этап. Большевикам недостаточно поразить всех российских Жень. Культура будущего должна сочетать в себе кино, беспроводное радио, производственные процессы и еще не виданные, никем не вообразимые новшества. Она далеко превзойдет создания одиночек, нынешних так называемых художников. Культура будущего станет надличностной, ее будут создавать массы, и потреблять ее тоже будут массы. Каждое произведение искусства будет близко всем людям без исключения, потому что его породят условия, общие для всех людей, и еще потому, что реакция зрителей будет проверена заранее. Произведения искусства будут создаваться мгновенно. И уничтожаться тоже будут мгновенно — чтобы как можно лучше соответствовать нуждам текущего момента. В них не будет места личностному и невротическому — в них будет счастье. Они будут выражать новообретенную гармонию между природой, трудящимися и государством. Искусство завтрашнего дня будет поистине прекрасно по форме и по духу.