Наркомат просветления - [64]

Народный Комиссариат Просвещения рос быстрее всех других ведомств советского правительства — он и денег из госбюджета получал больше всех остальных, за исключением армии. Кадры вербовались на всех агитпунктах. Ильич предвидел, что, хоть гражданская война и выиграна, революцию еще могут задушить суеверия, отсталость и противоречие. Противоречие состояло в следующем: с одной стороны, марксизм утверждал, что его идеология — продукт мышления рабочего класса. С другой стороны, марксизм был наукой, доступной лишь тем, кто изучал ее как следует. Пропаганда разрешала этот конфликт, давая рабочим орудия ума для преобразования их повседневного опыта в политическую сознательность.

Работа была невероятно трудная. Слово «большевики» не производило особого впечатления на жителей России, которые не видели разницы между новыми вождями и старорежимными правителями. Люди не доверяли тому, кто разговаривал «как образованный». Они не верили в какое-то будущее, принципиально отличное от настоящего. Прибыв на вокзал к отправлению агитпоезда, Астапов обнаружил, что роспись, которая раньше украшала вагоны снаружи, замазана. Фантастическую революционную живопись, одобренную Наркомпросом, заменили на реалистические картинки, более соответствующие крестьянским вкусам. Но все равно через неделю явилась делегация донских казаков с жалобой, что конь, нарисованный на стене вагона-ресторана, неправильно подкован.

На паровозе красовался чуть карикатурный Ильич с воздетой в споре непропорционально длинной рукой. Астапову не понравилось это примитивное изображение, но он предложил (правда, не Крупской) нарисовать рядом с Ильичом седую женщину. Так и сделали. Астапов писал тексты для плакатов, лозунги и листовки, которые сотрудники должны были распространять. До Астапова никто не задумывался, что значит пробег агитпоезда. Астапов, работая тихой сапой, переформулировал задачу пробега — теперь она состояла в том, чтобы представить советским массам жену Ильича.

Крупская сочла бы эту идею нелепой, или, хуже того, оскорбительной — смешением общественного с личным, — или, что намного хуже, контрреволюционной, даже если бы и не могла доказать это с помощью цитат из соответствующих источников. Она считала себя рядовым коммунистом, одним из товарищей — да, товарищем, которому вверена важнейшая задача заботы о здоровье и благополучии Ильича, но все же товарищем, который сам по себе ничуть не важен. Тем не менее Астапов написал сценарий фильма о Крупской и незаметно снимал ее появления на публике, ее рукопожатия с местным партактивом, и, после его робкой просьбы, осмотр ею станков, работа которых осталась для нее полнейшей загадкой. Крупская редко улыбалась, но каждая ее улыбка попадала на пленку. Астапов снимал ее со стороны, противоположной зобу. Крупская так и не поняла, что на паровозе нарисована она.

В народной демократии политическая власть не будет исходить от Бога. Она должна быть санкционирована каким-нибудь прославленным человеком. Мало сделать вождей известными; надо сфабриковать им характерные образы при помощи сюжетов.

От Крупской через Астапова Сталин узнавал, что пишет Ильич, и кому, кроме самого Сталина, доверяет исполнение приказов. Взамен Крупская получала скудную информацию. Вечерами, пока агитпоезд «Ильич» трясся по степи, она допрашивала Астапова, беременна ли Женя, его жена, когда они намерены завести ребенка и сколько всего детей собираются иметь. Даже после возвращения агитпоезда в Москву Крупская не прекратила расспросов. Сама бездетная, сегодня утром она опять спросила Астапова о том же. Астапов покраснел и почти потерял дар речи; в любом случае ему пришлось бы дать отрицательный ответ.

Женя. Чем выше твой ранг в Партии, где теоретически все равны, тем больше ты обязан являть собой образец социалистической морали. Год назад, когда Астапову исполнилось тридцать, коллеги обратили внимание на отсутствие у него жены, и после продолжительной дискуссии в кулуарах Наркомпроса ему тихо, но твердо намекнули, что жена должна быть. Вскоре его познакомили с Женей — подходящая кандидатура, дочь партийца. Астапов кивнул девушке и оглядел ее. У нее был плотный торс крестьянки, хотя родилась она в Москве, и широкое, круглое, странно пустое лицо. Под взглядом Астапова на лице в конце концов прорезалась смущенная улыбка. Девушка будет готовить, убирать, ходить за продуктами в партийный распределитель и полностью подчиняться плотским желаниям Астапова.

Астапов, как ни странно, привязался к жене. Она держала квартиру в чистоте и была тиха, но не молчалива и не мрачна. Астапов после рабочего дня мчался наверх по неосвещенной лестнице. Поравнявшись взглядом с площадкой третьего этажа, Астапов взирал на дверь своей квартиры, словно за ней лежало что-то сияющее и свет просачивался в щель под дверью, вокруг петель и через замочную скважину. Странная привязанность. Сегодня Астапов, видимо, слегка выбитый из колеи треволнениями этого дня, замешкался этажом ниже, чтобы в кои-то веки допросить себя о причинах такого напряженного, почти головокружительного предвкушения. Он не нашел ответа. В любом случае, эмоции должны были мгновенно развеяться, как это происходило каждый вечер, стоило ему переступить порог и обнаружить, что она — обычная простоватая девчонка с Пресни.