Наркокапитализм. Жизнь в эпоху анестезии - [4]
Однако вовсе не хлоралгидрат обеспечил господство идей Крепелина в области «маниакально-депрессивного психоза». Потребовалось еще одно, более совершенное изобретение, прежде чем США согласились с его видением болезни. Этим изобретением стал синтез хлорпромазина Полем Шарпантье, химиком компании Rhône-Poulenc, изучавшим действие гистамина – молекулы, ответственной за многие аллергические реакции у людей[22]. Заметив, что антигистаминные препараты оказывают мощное воздействие на центральную нервную систему, он начал экспериментировать с различными формулами, чтобы использовать это действие, включая анестетический и седативный эффекты. 11 декабря 1950 года он назвал новейшую формулу, полученную из своих пробирок, «хлорпромазином», еще не зная, будет ли она иметь хоть малейшее применение, но надеясь, что она покажет некоторую эффективность в психиатрии[23]. Опыт на группе лабораторных крыс, которые внезапно перестали интересоваться чем-либо после приема вещества, подтвердил это почти сразу: наряду с анестезией и седацией хлорпромазин вызывал еще кое-что. Что именно, сформулировала друг доктора Анри Лабори, которая следила за исследованиями в Rhône-Poulenc, заявившая, что прием хлорпромазина вызывает у нее «чувство отрешенности»[24]. Потребовалось несколько лет дальнейших исследований, чтобы в этом убедиться, но вывод был неизбежен: действуя как депрессант на центральную нервную систему, хлорпромазин творил чудеса с состоянием психотических пациентов. Выведенный на рынок США в 1955 году компанией Smith, Kline & French под маркой торазин, он сразу же стал основным лекарством в психиатрических клиниках по всей стране, открыв новую эру в лечении психических заболеваний – даже если слово «лечение» здесь вряд ли уместно[25]. В процессе лечения хлорпромазин, в сущности, превращал принимающего его человека в пассивного наблюдателя своего психического состояния, не способного почувствовать, что на него как-то повлияли проходящие через него эмоции. Речь шла уже не об анестезии в хирургическом смысле этого слова, а о гораздо более глубокой операции – анестезии в смысле удаления связи между субъектом и его переживаниями, что лишало его удовольствия.
Как и в случае хлоралгидрата, цель хлорпромазина не состояла в том, чтобы вылечить его потребителей; единственным ожидаемым эффектом было выравнивание ажитации, испытываемой пациентом, за исключением того, что ажитация, о которой здесь идет речь, была столь же аффективной, сколь и моторной[26]. Успех этой молекулы в одночасье привел к радикальному сдвигу в позиции американских психиатров, сводившемуся к идее о том, что проблему психических заболеваний невозможно решить без рассмотрения ее физического измерения. Психическое заболевание стало считаться, в первую очередь, не душевной болезнью, а расстройством нервной системы, и, даже если на его причины пока не удавалось воздействовать, теперь, по крайней мере, можно было устранить его самые нежелательные последствия как для пациентов, так и для окружающих[27]. То, что это устранение предполагало перевод заинтересованной стороны в новое состояние, где страдание заменялось безразличием, казалось приемлемой ценой за видимое возвращение души в некое спокойное состояние. Для людей, страдающих «маниакально-депрессивным психозом», или «биполярным расстройством», как мы его теперь называем, это подразумевало сценарий, весьма близкий к намеченному Крепелином и следовавшими за ним врачами[28]. Благодаря хлорпромазину и всем молекулам, созданным после него, манию удалось взять под контроль, а основные неудобства, связанные с депрессией, сделать безвредными – так, что пациенты смогли хоть немного наслаждаться жизнью. По правде говоря, в этом заключался парадокс: когда вы принимали хлорпромазин, единственное, чем можно было наслаждаться, это то, что наслаждаться нечем; единственным удовольствием было отсутствие удовольствия, своего рода нулевой градус аффективной жизни. Конечно, можно утверждать, что анестезия оставалась неполной, ведь потребители лекарства по крайней мере воспринимали тот факт, что они ничего не чувствуют; но этот вид метавосприятия ощущений тем не менее указывал на то, в какой мере они лишены чего-то. С точки зрения Крепелина, это что-то было лишь тем внешним, в котором пациент рисковал потерять свое бытие; по мнению внимательных наблюдателей, вырезалось все-таки важное измерение самого бытия – если предположить, что эта концепция имеет смысл. Тогда как хлоралгидрат позволял контролировать взрыв бытия, хлорпромазин делал возможным контроль над его имплозией – взрывом, направленным вовнутрь его самого.
