Нарисуй мне дождь - [34]

Будда с безмятежной отстраненностью продолжает медитировать. И тогда, один из нападавших не выдержал, упал перед ним на колени и вскричал: «О, Будда, ты велик! Теперь я убедился, ты воистину живой Бог! Если бы со мной кто-то обращался так, как мы с тобой, я б не стерпел и размазал бы его по стенам этой хибары. Скажи, как тебе удается сохранять спокойствие и доброе расположение духа?»

Будда вышел из своей нирваны и ответил: «Очень просто, представьте себе мысленно в своем воображении, что вы собрали со всех жителей деревни самые вкусные кушанья и принесли их мне, но я их не принял. Что бы вы сделали с едой?» «Часть бы мы съели сами, а остальное, раздали своим ближайшим родственникам», — подумав, ответили крестьяне.

«То же самое сделайте с вашими проклятьями, оскорблениями и, экскрементами… Я их не принимаю, возьмите их себе, пусть они вернутся к вам, а что останется, раздайте своим родственникам», — улыбнулся Будда своей всем известной улыбкой и погрузился в нирвану.

— Родственникам?.. — переспросил я, представив себе Шульгу, Карпа и Сыволапа в окружении подобных им родственников. — Знаешь, мне не хотелось бы, чтобы что-то наподобие сегодняшнего, испытали их родственники. Да и вряд ли они поймут, если у них такая родня… — с сомнением, рассуждаю я вслух. — Разве что, в виде запущенных в голову экскрементов, — представив себе это зрелище, рассмеявшись, соглашаюсь я.

— Нормалеус, mon cher²⁶, Андрэ! Ты посмотрел на ситуацию со стороны, и тебе стало смешно. Все остальное побоку! — белозубо улыбнулся Жора.

До чего легкий человек, все ему по бую. Мне нравится жизнерадостная дерзость его манер, неизменная доброжелательность и искреннее сочувствие. Но, как только речь касается предмета, о котором он не хочет говорить, например, о событиях в Чехословакии или об участии наших войск в войне во Вьетнаме, он мгновенно замолкает либо переводит разговор на другую тему. Когда я напрямую спросил его, почему он уклоняется высказаться об этих злободневных событиях, он так же прямо мне ответил, что не желает, чтобы его в очередной раз обвинили в «заражении умов честных граждан воображаемыми идеями о порочности существующей власти». Похоже, он дословно процитировал мне выдержку из протокола допроса, больше мы к этой теме не возвращались.

— Ты стань над этими гомункулусами и их шухлядным царством, ни при каких обстоятельствах не теряй конгруэнтности, — согласия с самим собой. Неужели, тебя трогают их тараканьи бега? Все это venitas venitatum²⁷, ‒ Жора улыбнулся невеселой улыбкой все на свете понявшего человека. ‒ Однако, если рассмотреть данный прецедент под иным ракурсом, жизнь слишком коротка, и не следует проводить ее, пресмыкаясь перед жалкими негодяями, так завещал нам Анри Бейль — наш друг Стендаль. И не стоит теперь из-за этого переживать.

Жора достал пачку «Памира» и принялся разминать донельзя сплющенную сигарету. Я немного завидовал Жоре, особенно тому, с какой легкостью он ориентировался в запутанной структуре нашего общества. Быстрота мысли сочеталась у него с энциклопедической образованностью. Но больше всего меня впечатляла его способность к голографическому мышлению. По нескольким, на первый взгляд, малозначительным деталям, он в точности воссоздавал образ целого, налету схватывал квинтэссенцию вопроса, реконструируя ситуацию до мельчайших подробностей; и выдавая сверхметкие комментарии, ставил точный диагноз.

‒ Я не врач, но у тебя клинический случай, твой диагноз: «Когнитивный диссонанс», что означает расхождение имеющегося у субъекта опыта с восприятием реальной ситуации. Проще говоря, это неразрешенное противоречие, которое, застревающий на мелочах человек, пытается в себе подавить, но вместо этого у него возникает примитивная раздражительная агрессия против себя и всех на свете. Короче, клиника. Госпитализировать! И туши свет… ‒ в заключение, объявил Жора.

— Традиционный вопрос, мучивший философов еще со времен Аристотеля: «Насколько объективно человек воспринимает окружающий мир?», занимает и меня, — в задумчивости продолжил он. — Ведь один и тот же поступок можно назвать смелым, а можно, и наглым, а то и глупым. À propos²⁸, я отвлекся. Так, о чем я хотел сказать?

Стараясь сосредоточиться, Жора внимательно рассматривал окурок. Его основательно подзабрало, не зря мы переводили вино, он с трудом удерживает нить разговора.

— Е-есть, туше! Вспомнил, вот о чем, — он отчего-то горько улыбнулся и его лицо прорезали глубоки морщины. Я раньше не придавал значения, насколько он старше меня.

— Если беду не считать бедой, то она обидится и сама по себе уйдет. Так считал мудрый японский монах Кэнко-Хоси, и я с ним согласен. А у тебя и так все обошлось, и нечего об этом вспоминать.

Жора повертел в руках потухший окурок и не найдя, куда бы его деть, вынул из кармана полупустой коробок спичек и аккуратно уложил его туда. У него широкие запястья, признак физической силы.

— Смешные они, эти твои лизоблюды, — опять за рыбу гроши начинает Жора, а я, последовав его совету, уж было начал обо всем забывать. — Знатно ты их пробросил. Послушать тебя, ты мастерски блефуешь. Не пробовал себя в покере? Теперь они не будут тебя когтить. Некоторое время, пока не выяснят, кто на самом деле твой дядя. Тогда увидишь, как они возьмут тебя в переплет, и все будет печально, гнусно, жестоко, ужасно и, в придачу, паскудно.