Наречия - [28]

Глэдис моментально переменилась в лице и сразу как-то вся постарела.

— Вы бы не могли повторить то, что только что сказали? — попросила она детектива и добавила: — Сэр.

Но детектив не торопился.

— Мы с моим напарником, — начал он и махнул рукой (рука его при этом добавила «и наши шляпы тоже»), — знаем одного человека. Так вот он говорит, что невинность — величайшая редкость в нашем мире. И поэтому, говорит он, как только вы ее увидите, то моментально хватайте и не берите в голову, кого вам для этого придется нанять.

— А откуда вы знаете этого человека? — печально спросила Глэдис. — Или он сидит рядом с вами?

— Я его знаю точно так же, как знаю, что вы пьете кофе по полчашки, — ответил детектив, а его партнер поднял со стойки картонку. Глэдис впервые перевела взгляд вниз и увидела собственное фото, а потом написанную чернилами фразу: «Глэдис приходит сюда каждый день».

— Глэдис, не обращай внимания на этих парней, — сказал Энди. — Они тупые. Послушать их, получается, что Южная Америка кишмя кишит птицами. И я собираюсь вызвать полицию.

Напарник положил картонку на стойку и опустил на нее руки, словно пытался исцелить страждущего, но это было только такое впечатление, после чего заговорил:

— Если кто-то нальет вам полную чашку, Глэдис, то нижняя половина замерзнет, прежде чем вы успеете ее выпить, и все потому, что ваше дыхание веет арктической стужей. Разве я не прав, ваше высочество?

— Каату! — издала Глэдис загадочный возглас, и здесь можно немного перескочить вперед. Впрочем, что мне вам объяснять, вы и сами все знаете. Кстати, нас всегда так и подмывает перескочить через слова, которые нам непонятны; через те аспекты отношений, которые смущают нас, чтобы оказаться где-то в середине хорошего, понятного предложения вроде «Они явно разлюбили друг друга», или же «Желтоклювые сороки обитают исключительно в прибрежной зоне к югу от Сан-Франциско, и для их описания обычно используют три прилагательных», или же «На ней было нечто вроде накидки». И все эти предложения оказались в рапорте, который подал детектив, оставшийся в живых, тот, что поразговорчивее. Но мы не можем никуда перескочить, потому что это история о любви, а в историях о любви так не бывает. Мы не можем изменить то, какими мы получаемся на фотографиях; не можем изменить наши любимые выражения; то, как мы пьем кофе, то, как мы любим людей за то, как они пьют кофе, даже если они пьют его совершенно извращенным способом. Волей-неволей нам приходится терпеть, нам не перескочить даже через самую малую мелочь, и вообще на Глэдис была шаль. Она подняла руки, и шаль соскользнула с ее плеч. Все это время она повторяла слова, которые оставались нам непонятными: «Каату мака, эббери эббери макайте пальцы в соус!»

Затем Глэдис встала с места, расправив шаль точно крылья летучей мыши, и впилась взглядом в напарника разговорчивого детектива с тем элегантным омерзением, какому мы с вами, увы, не раз становились свидетелями.

— Я вас больше не люблю! — взвыла она. — Каату, каату, мака! — И вылетела вон из заведения Энди.

На мгновение сквозь распахнутые настежь двери донесся шорох дождя. А еще откуда-то налетел порыв ледяного ветра. Ветер был гораздо холоднее, чем воздух снаружи, но опять-таки никто из тех, кто находился в данный момент в кафе, давно не был снаружи, и уже успело стемнеть. Так что холод мог означать все что угодно. Это мог быть дождь или же…

— Ваше высочество! — закричал напарник. Он поспешно надел шляпу и стремглав выбежал из заведения.

— Господи, ну кто бы мог подумать, — сокрушенно произнес Энди. — Ну кто бы мог!

— Снежная Королева? — крикнула Андреа, причем так громко, что качнулся графин. — Эй, Снежная Королева, Снежная Королева!

Но дверь уже захлопнулась, и теперь все таращились сквозь дождь и рождественские картинки на окнах. Таращилась Андреа. Таращился Энди, все таращились, за исключением той пары, что препиралась в углу, — они так увлеклись выяснением отношений, с таким азартом продирались сквозь непролазные джунгли слов, что запомнили смутно лишь какую-то кричавшую женщину, которая потом выбежала вон. Повар тоже остался невозмутим. Куда больший интерес для него представляла карта мира, созданная им на сковороде. Сам повар пребывал в непростительном заблуждении, что на свете нет ничего, чего бы он еще не видел. Поэтому никто не увидел, как Глэдис обернулась к человеку в шляпе и провыла что-то такое неслышное, отчего тот застыл на месте, глядя на нее.

— И что вы скажете? — спросил Энди, ставя на стойку кофе.

— Что все в мире, — сказала Андреа, — все, о чем нам рассказывали, все, чему нас учили, все не так.

Наверное, именно поэтому Майк таращился в окно пристальнее остальных. Ничего хорошего в том, когда мир говорит вам, что все в нем не так, как вас учили, если только вам не десять лет, и проблема в том, что взрослые только тем и занимаются, что притворяются, будто все в порядке. Майк пристальнее других наблюдал, как Глэдис вновь подняла шаль и сделала то, чего до нее никто не делал.

Нет, дождь здесь ни при чем. Вино тоже ни при чем. Как и окно с рождественскими рисунками, которые ничего не загораживали. Глэдис взвыла, и из складок ее шали появилось нечто в виде спирали. Спираль состояла из хлопьев или по крайней мере чего-то, похожего на хлопья, на вид белые и серые в тусклом вечернем свете. Спираль становилась все шире и шире, пока наконец не достигла напарника детектива и моментально не накрыла его снежным — наверное, все-таки это был снег, — покрывалом. Было видно, что ему больно. Он оказался весь покрыт снегом и не мог сдвинуться с места. Затем Снежная Королева сделала шаг назад и исчезла — по крайней мере из окна.