Нарциссы для Анны - [5]

— Да, мама, — согласилась девочка, лишь бы не спорить. Она готова была на все, только бы поскорее вернуться домой.

Пока они стояли и разговаривали так, в распахнутом окне первого этажа показался мужчина в теплой суконной куртке, с приветливым и добрым лицом.

— Вам что-нибудь нужно? — крикнул он им, удивленный, что в такой холод по глубокому снегу женщина с девочкой добрались сюда.

— Нам — нет, — ответила мать ему резко. — А тебе?..

Такой была эта женщина, красавица Мария, женщина, давшая ей жизнь. Такой и видела ее сейчас Анна в своих воспоминаниях, навязанных этим падающим белым снегом.

Словно очнувшись от глубокого сна, графиня Больдрани Валли ди Таверненго вскинула голову и вернулась по оставленному в снегу следу к своей машине. Курт услужливо распахнул перед ней дверцу.

— Поехали! — приказала она.

Вскоре «мерседес» мягко затормозил на площадке перед ярко освещенной виллой. Вышедший навстречу старик сторож сам открыл дверцу и, улыбаясь, поздоровался с Анной. Это был тот самый человек, который тридцать пять лет назад спрашивал у матери, не нужно ли им чего.

— Как дела, Джованни? — спросила Анна.

— Не жалуемся, синьора, но… — и он замолк с печальным лицом, выражая скорбь по умершему хозяину.

Сквозь застекленную дверь за легкой кружевной занавеской Анна заметила фигуры в холле, и легкая досада промелькнула на ее лице.

— Кто там? — спросила она.

— Синьор граф, дети и адвокат Скалья, — ответил Джованни.

— Я же говорила ему, что хочу остаться одна.

Анна с раздражением смотрела на старика и медлила выйти из машины.

— Я этого не знал, — проговорил он с извиняющейся улыбкой, доброй и мягкой, как у верного пса.

— Я уезжаю, Джованни, — сказала она смягчившимся тоном. — Передайте им, что у меня еще есть дела.

Ей не было нужды придумывать другие объяснения, и старик поклонился, захлопывая дверцу.

— Разворачивайся, — велела Анна шоферу.

Она была богата и могущественна, могла приказывать и повелевать, и эта власть над людьми давала ей мимолетную иллюзию, что она может все — даже убежать от своего одиночества.

— Куда? — спросил Герман.

— К доктору Маши.

Да, кажется, это была неплохая идея, и, окончательно решившись, Анна откинулась на мягкую спинку сиденья, устало прикрыв глаза.

Когда Джанфранко Маши входил в редакцию, гул разговоров прекращался и раздавалась деловитая трескотня машинок, а карандаши художников тянулись к оставленным эскизам. Так было и в этот раз. Единственной сотрудницей, которая занималась делом и без него, была невзрачная секретарша, с любовью и тщанием поливавшая цветы. Фикусы с блестящими крупными листьями казались зеленым оазисом посреди безликой офисной обстановки.

— Где Пьеро? — спросил Джанфранко Маши, не столько нуждаясь в ответе, сколько для того, чтобы просто что-то сказать.

— Думаю, пьет кофе.

Одна из сотрудниц, самая молодая и красивая, оторвала глаза от разложенного на столе макета и вызывающе посмотрела на него. Она уже побывала в его постели и ей хотелось, чтобы он не забывал об этом.

— Один?

— Разве у нас пьют кофе в одиночестве? — заметила молодая женщина, намекая на то, что автомат с горячими напитками был местом сплетен и всех редакционных интриг.

Великолепный Джанфранко Маши склонился над столом, на котором верстался номер, и его красивые холеные руки стали перебирать разложенные здесь фотографии.

За каждым его движением следило двадцать пар глаз — он был здесь хозяином и властелином. Но выше, в кабинетах настоящих хозяев, отчитываться приходилось уже ему самому. Там Джанфранко ежедневно устраивали разносы. Журнал, который он редактировал, издавался на средства Больдрани, а как известно, кто платит, тот и заказывает музыку. В конце концов он к этому привык и приспособился, точно как сменил свой морской китель на кардиган от Армани.

— Проведем редакционную летучку, — сказал он, откладывая в сторону снимки, и взгляды сотрудников с повышенным вниманием устремились на него. Даже любители посудачить у кофейного автомата, лавируя между шкафами и письменными столами, с деловитым видом направились к нему.

Выждав, когда все рассядутся и затихнут, Джанфранко Маши начал свою речь. Его бархатистый, хорошо поставленный голос звучал ровно и спокойно с давно отработанными модуляциями и рассчитанными паузами, которыми он мастерски владел. Легкая ирония оживляла чисто деловой разговор, но ровно настолько, сколько того требовала обстановка. Редко улыбающийся, он делал это как-то особенно обаятельно и необычно: быстрая улыбка зажигалась и тут же потухала, словно огонек, в его серых глазах, лицо его вновь становилось серьезным. Все в редакции признавали его талант и авторитет, знали его хладнокровие и кошачью хитрость, и он всегда добивался того, чего хотел. Он знал секрет, как из просто газеты сделать газету, имеющую успех, и это чутье ему не изменяло.

Не успел он произнести и нескольких фраз, как на столе перед ним зазвонил телефон. Это было неожиданно, ибо авторы хорошо знали, что во время редакционной летучки звонить не положено, что оно священно и неприкосновенно.

— Слушаю!.. — сказал Маши, поднимая трубку.

Кто-то, по-видимому, хорошо знакомый, заговорил с ним на другом конце провода — разговор был короткий. Гораздо короче, чем те, что он вел с сотрудниками. Маши тут же ответил: «Хорошо». Сказал и, положив трубку, вышел из комнаты. Не попрощавшись, не добавив ни единого слова, покинул редакцию. Над столом с макетом повисла напряженная тишина.