Напоминание - [11]

Услышав вопрос, профессор рассмеялся и сказал:

— Были у меня сведения. Их привез с фронта очевидец, наш однокурсник, окончивший потом вместе с Коржиным медицинский факультет и назначенный в тот же госпиталь. Но должен предупредить: это сведения несносного апологета Алексея. Впрочем, в его сведениях было и нечто похожее на истину, нечто коржинское. Назовем этот эпизод

Их сиятельства и нетитулованный Коржин

Видите, я уже включился в литературно-творческий процесс… Так вот, в госпитале, куда прибыл ваш герой, медсестрами — простите, тогда они звались сестрами милосердия — были как на подбор княгини да графини.

Они обучились перевязочному делу, а некоторые — и более тонкому делу операционных сестер. Они покинули свои столичные квартиры-дворцы и, захватив с собой всего по одной горничной и по сундуку с туалетами, прибыли на фронт, чтобы оказывать помощь и сострадать солдатушкам-браво-ребятушкам. Вероятно, вы знаете из литературы, что была тогда в ходу песня:

Солдатушки, бравы ребятушки,

Где же ваши жены?

Наши жены — ружья заряжены,

Вот где наши жены.

В следующем куплете — «Где же ваши сестры? Наши сестры — пики, сабли остры…» и так далее. Среди этих сиятельных сестер милосердия были самоотверженные, героические девушки и дамы. Однако даже на войне некоторые из них не могли изменить укоренившимся привычкам. На взгляд Алексея Коржина, операционные сестры слишком долго пили свой утренний кофий, слишком долго совершали утренний туалет и потому поздно являлись к раненым солдатушкам, и по той же причине к вечеру едва успевали сделать все необходимое.

Посему на третий день по прибытии в госпиталь несиятельный, невзрачного вида хирург Коржин обратился к ним с такими вежливыми словами:

«Высоко и глубоко уважаемые сестры милосердия!

Вы работаете самозабвенно, не щадя своих нежных сил.

Работаете, не зная отдыха, с позднего утра до позднего вечера…» Далее, увы, точно цитировать не могу, не припомню. Но он предложил, чтобы завтра же их сиятельства такая-то и такая-то были на своих местах в операционной, а такие-то в перевязочной — ровно к восьми часам утра.

Милосердные сиятельства были высоко и глубоко возмущены. Послышались гордо-насмешливые реплики, что это похоже на приказание генерала или, пожалуй, даже фельдмаршала. И уж не следует ли им всерьез считать упомянутое «к восьми часам утра» — приказом?

«Это следует считать необходимостью», — ответил нетитулованный Коржин и пожелал сестрам милосердия спокойной ночи.

Наш однокурсник клялся, что назавтра их сиятельства явились ровно к восьми утра — все без исключения.

Ну хорошо, допустим… поверим клятве.

Далее он рассказал, как Коржин с первой минуты вовлек весь персонал в какой-то небывалый, вдохновенный ритм работы и поразил всех своим хирургическим мастерством.

Что ж, в какой-то мере и этому можно поверить.

Далее однокурсник нам поведал, что операции — а их было много закончились к часу дня, то есть почти к тому часу, когда их сиятельства обычно приступали к делу. И тогда та княгиня, что вчера еще уничтожила Коржина высокомерным взглядом, спросила его:

«А теперь, Алексей Платонович, что делать?»

На что Коржин ответил:

«Теперь, если угодно, тан-це-вать!»

И на это никто из сиятельств не обиделся, наоборот, все расцвели улыбками.

Вот такому, согласитесь, трудно поверить. Впрочем, судите сами… Мне кажется, я изложил события, не оттеняя их личной окраской, дабы не мешать полной свободе вашего восприятия.

Теперь мы — имеется в виду тот, кто записывал, и те, кто читает эту запись, — покидаем маститого профессора.

Теперь мы можем разобраться, дана была или не дана нам полная свобода для восприятия фактов, слов, поступков и даже внешности Алексея Платоновича Коржика. Мы знаем, фотография и та редко дает нам точное подобие человека. Снят он чуть снизу — возвеличен, чуть сверху — принижен. Да и стремимся мы к несколько иной подлинности и точности, не фотографической…

Эта книга — совместный с читателями труд, потому что читателю придется многое додумывать самому. И на этой ранней стадии работы хотелось бы вместе решить существенный вопрос: разбирать ли нам каждое воспоминание о Коржине, доискиваться, кто, как, по какой причине его укрупнил или умалил, и, таким образом, вылущить его истинного, живого? Либо дать без комментариев всю разноголосицу воспоминаний, во всех цветах и оттенках, чтобы каждый мог отбросить то, что считает сомнительным, поверить тому, чему верится, и перед каждым возник бы свой Коржин?

И вот появляются перед глазами разные люди.

На лицах одних обозначена готовность помогать автору. Помогать во всем. Помогать, не покладая рук.

А вот и другие — ядовито-недоверчивые. Один из них, молодой, длиннобородый, басит:

— Если предлагаете выбор — давайте вместе потопаем по следам вашего Коржина. Можете не волноваться, сами разберемся, что к чему.

— Хорошо. Позвольте только подсказать: следы-то все же отыскивают, откапывают и открывают пишущие.

Это могут быть поэты и географы, прозаики и генетики, сатирики и физики. Кто бы из них ни открыл след, его должно записать, чтобы он снова не закрылся и не забылся.

Мы пойдем сейчас по давнему, нежданному-негаданному следу — кусочку жизни Коржина, увиденному глазами девочки.