Наполеоновские войны - [78]

«Летом 1812 г. в охваченных беспорядками графствах находилось не меньше 12.000 солдат, больше, чем под командованием Веллингтона на Пиренейском полуострове. Очень долго от всей этой огромной армии не было никакого толку… из-за великолепной разведки и налаженной системы связи луддитов, которые как мыши проскальзывали через знакомую местность, а кавалерия лишь с грохотом носилась рысью от селения к селению»[209].

Не будем говорить о небрежности Томпсона в отношении военных деталей, — в сражении при Саламанке 22 июля 1812 г. под командованием Веллингтона находилось примерно 30.000 британских солдат — можно ручаться, что эта картина преувеличена: армейские командиры на местах в один голос отрицали наличие опасности восстания. На Севере Англии не было ни вооружённого восстания, ни даже военного положения, а беспорядки фактически быстро пошли на убыль. Причины этого очень просты: все собственники, подвергавшиеся давлению, пришли к единству, к тому же почти полный провал луддитов, когда дело дошло до штурма забаррикадированных, хорошо защищённых фабрик, быстро разубедил их в ценности такой тактики, тем более когда разрушение машин стало караемым смертной казнью преступлением, а нескольких главарей отправили на виселицу или в ссылку. Между тем да простит нас Томпсон, подвижные патрули, которыми власти наводняли мятежные округа, оказались чрезвычайно действенными в плане сдерживания перемещений крупных групп бунтовщиков. Хотя с луддизмом полностью не покончили — вспышки его наблюдались в конце 1812 и в 1814 гг. — восстание рабочих уже причинило максимум вреда и было усмирено, а правительство, сочтя положение достаточно спокойным, вскоре вывело большую часть дополнительных войск, направленных в охваченные луддизмом районы, собственники же отказались от большинства уступок, на которые им временно пришлось пойти.

Итак, роль луддизма в качестве революционной силы сильно преувеличивается. Однако утверждение о его неэффективности не означает, что он совсем не имел революционного характера. Хотя армейские офицеры, посланные на подавление луддизма, в целом сходятся в том, что он являлся плодом экономических бедствий, существуют многочисленные данные, свидетельствующие о том, что у луддизма всё-таки был мощный политический козырь, особенно в его риторике. Например, появлялись листовки, требовавшие казни принца-регента, брошюра, ходившая по Лидсу, призывала всех арендаторов-издольщиков и ткачей, а также «широкую публику» «последовать примеру благородных граждан Парижа», а письмо луддитов из Ноттингемшира говорило об избавлении от «огромного бремени налогов, беспримерного государственного долга, продажного и деспотического правительства [и] многочисленной толпы, пользующейся незаслуженными синекурами и получающей незаработанные пенсии»[210]. Поэтому Томпсон безусловно прав, утверждая, что луддизм нельзя считать исключительно экономическим движением. И всё же, несмотря на это, представляется совершенно невозможным объединить луддизм с более широкими требованиями мира, политических реформ и отмены правительственных декретов. Так, движение за мир 1812 г. почти не нашло откликов в луддитском Ноттингемшире, к тому же участие рабочих в кампании против декретов было самым мощным в тех районах, где сохранялось спокойствие (правда, Томпсон полагает, что везде, где «хозяева сами… толкали на демонстрации и петиции против правительственных декретов… недовольство рабочего класса удерживалось главным образом в «конституционных» рамках»[211]). Более того, руководители ноттингемширских рамных вязальщиков, которых считают претендентами на руководство луддитами этого графства, специально заявляли, что их не интересуют вопросы, относящиеся к войне как таковой:

«Не правительственные декреты, не… армия Бонапарта разрушают промышленность в этих графствах. Нет! Зло идёт из другого источника: оно — в самих фабриках, оно — в бесчестных спекулянтах, выпускающих фальсифицированные товары[212], обманывающих и обирающих общество»[213].

Из этого следует, что Томпсон прав, указывая, что во время революционных и наполеоновских войн трудящиеся классы начали проявлять своё особое политическое сознание в ответ на натиск политики свободной торговли и фабричной системы. В этом плане луддизм фактически представляет собой побочное явление. Гораздо важнее рост тред-юнионизма среди значительных групп трудящихся и, особенно, квалифицированных рабочих, причём, как представляется, пресловутые акты о союзах (Combination Acts) 1799 и 1803 гг. в этом отношении почти не возымели действия. Это не означает, что тред-юнионы не подвергались гонениям, но тред-юнионизм, далеко не сокрушенный, выжил во многих отраслях промышленности, где он приобрёл прочные позиции, и развивался повсюду. Да это и не удивительно, учитывая то, что заработная плата в промышленности обычно отставала от постоянно растущей стоимости жизни. Для Томпсона не подлежит сомнению, что скрытность, необходимая для дела, приправленная клятвами, от которых стынет в жилах кровь, и ночными собраниями, не могла не привести к революционной политической деятельности, но он и признаёт, что значительная часть этих деяний — пустой звук, к тому же попятно, что для наиболее организованных рабочих реальным способом достижения своих целей являлось не восстание, а забастовка, хотя картина осложнялась тем, что бунт всегда был общепринятым средством повышения заработной платы (как признавали многие луддиты, за беспорядками в Ноттингемшире последовало возобновление тред-юнионистской деятельности). Например, в 1808 г. после неудачи предпринятых в парламенте попыток гарантировать минимальную заработную плату произошла крупная забастовка ланкаширских ткачей, в 1812 г. шотландские ткачи провели 6-недельную забастовку, а в 1813 г. лондонским сапожникам с помощью забастовки удалось отстоять цены на свою продукцию. Тем не менее, разумеется, организация трудящихся классов находилась в зародышевом состоянии, но война с Наполеоном, будь то за счёт подталкивания ею тред-юнионизма или зарождения героического мифа, безусловно, придала ей значительный импульс.