Наполеон Ноттингхильский - [37]

– Победа, мистер Бак! – возгласил он, задыхаясь.– Они бежали. Лорд-мэр Уилсон занял Насосный переулок.

Бак взволнованно выбежал ему навстречу.

– Куда же они отступают? Либо к церкви святого Луки – там их встретит Свиндон, либо нам навстречу, мимо газовщиков. Беги со всех ног к Свиндону, скажи, чтоб желтые наглухо перекрыли все проходы мимо церкви. Мы здесь начеку, не беспокойтесь. Все, они в капкане. Беги!

Гонец скрылся в темноте, а воинство Северного Кенсингтона двинулось дальше, размеренно и неотвратимо. Не прошли они и сотни ярдов, как снова заблистали в газовом свете протазаны, взятые наизготовку: ибо опять раздался топот, и опять прибежал все тот же гонец.

– Мистер лорд-мэр, – доложил он,– желтые западные кенсингтонцы уже двадцать минут после захвата Насосного стерегут все проходы мимо церкви святого Луки. До Насосного и двухсот ярдов не будет: не могли они отступить в ту сторону.

– Значит, отступают в эту,– радостно заключил лорд-мэр Бак,– и, по счастью, вот-вот покажутся на отлично освещенной, хотя, правда, извилистой улице. Вперед!

Им оставалось шагать немногим более трехсот ярдов, и Бак, может статься, впервые в жизни впал в философическое размышление, ибо люди его склада под воздействием успеха добреют и чуть-чуть как бы грустнеют.

– А вот, ей-богу, жаль мне старину Уэйна,– пробормотал он.– Как он за меня заступился тогда на совещании! И Баркеру, ах ты, чтоб его, крепко натянул нос. Вольно ж ему сдуру переть против арифметики, не говоря уж о цивилизации. Ну и вздор же, однако, все эти разговоры о военном гении! Я, видно, подтверждаю открытие Кромвеля[45]: что смекалистый торговец – лучший полководец и что, ежели кто умеет покупать и продавать, тот сумеет посылать людей убивать. Дело-то немудреное: точь-в-точь как подсчитывать приход-расход. Раз у Уэйна две сотни бойцов, то не может он выставить по две сотни на девяти направлениях. Если их вышибли с Насосного – значит, они куда-то отступают. Коли не отступают к церкви, значит, пробираются мимо газовщиков – и сейчас угодят к нам в лапы. У нас, деловых людей, вообще-то своих забот хватает и великие дела нам ни к чему, да вот беда – умники народ ненадежный: чуть что и с панталыку, а мы поправляй. Вот и приходится мне, человеку, скажем так, среднего ума, разглядывать мир взором Господа Бога, взирать на него, как на огромный механизм. О Господи, что такое? – Он прижал ладони к глазам и попятился. И в темноте раздался его дикий, растерянный голос:

– Неужели я богохульствовал? Боже мой, я ослеп!

– Что? – возопил кто-то сзади голосом некоего Уилфрида Джарвиса, северного кенсингтонца.

– Ослеп! – крикнул Бак.– Я ослеп!

– Я тоже ослеп! – отчаянно подхватил Джарвис.

– Одурели вы, а не ослепли,– сказал грубый голос сзади,– а ослепли мы все. Фонари погасли.

– Погасли? Почему? Отчего? – вскрикивал Бак, ни за что не желая примириться с темнотой и вертясь волчком.– Как же нам наступать? Мы же упустим неприятеля! Куда они подевались?

– Да они, видать…– произнес все тот же сипловатый голос и осекся.

– Что видать? – крикнул Бак, топая и топая ногой.

– Да они,– сказал непочтительный голос,– видать, пошли мимо газовщиков ну и сообразили кое-что.

– Боже праведный! – воскликнул Бак и схватился за револьвер,– вы думаете, они перекрыли…

Не успел он договорить, как невидимая сила швырнула его в черно-лиловую людскую гущу.

– Ноттинг-Хилл! Ноттинг-Хилл! – закричали из темноты грозные голоса: казалось, кричали со всех сторон, ибо северные кенсингтонцы мгновенно заплутались – чужая сторона, да еще в темноте, тут же обернулась темным лесом.

– Ноттинг-Хилл! Ноттинг-Хилл! – кричали невидимки, и захватчиков разила насмерть черная сталь, впотьмах потерявшая блеск.

* * *

Контуженный протазаном Бак злобно силился сохранить соображение. Он поискал стену неверной рукой – и наконец нашел ее. Потом ощупью, срывая ногти, добрался по стенке до проулка и увел туда остаток отряда. Приключения их в ту бредовую ночь не поддаются описанию. Они не знали, куда идут – навстречу неприятелю или бегут от него. А не зная, где они сами, смешно было бы спрашивать, куда делась остальная армия. Ибо на Лондон обрушилась давным-давно забытая дозвездная темнота, и они потерялись в ней, точно до сотворения звезд. Черный час шел за часом, и они вдруг сталкивались с живыми людьми, и те убивали их, а они тоже убивали с бешеной яростью. Когда наконец забрезжил серый рассвет, оказалось, что их отбросили на Аксбридж-роуд. И еще оказалось, что, встречаясь вслепую, северные кенсингтонцы, бейзуотерцы и западные кенсингтонцы снова и снова крошили друг друга, а тем временем Уэйн занял круговую оборону в Насосном переулке.

Глава II КОРРЕСПОНДЕНТ «ПРИДВОРНОГО ЛЕТОПИСЦА»

В те будущие, благочинные и благонадежные, баркеровские времена журналистика, в числе прочего, сделалась вялым и довольно никчемным занятием: во-первых, не стало ни партий, ни ораторства; во-вторых, с полнейшим прекращением войн упразднились дела иностранные; в последних же и в главных – вся нация заболотилась и подернулась ряской. Из оставшихся газет, пожалуй, известней других был «Придворный летописец», запыленная редакция которого помещалась в миленьком особнячке на задворках Кенсингтон-Хай-стрит. Когда все газеты, как одна, год от года становятся зануднее, степеннее и жизнерадостнее, то главенствует самая занудная, самая степенная и самая жизнерадостная из них. И в этом газетном соревновании к концу XX века победил «Придворный летописец».