Наплывы времени. История жизни - [244]

Однако сценарий остался незавершенным. Меня перестало снедать непреодолимое желание апеллировать к людям, не говоря о том, чтобы развлекать или просвещать их. Возможно, забросить сценарий помогло глубокое неприятие моей пьесы «После грехопадения».

Поздней осенью 1973 года по почте пришел оттиск статьи из журнала «Нью таймс», которую прислала автор, журналистка Джоун Бартел. В ней приводились материалы допроса в коннектикутском отделении федеральной полиции восемнадцатилетнего парня Питера Рейли, где он признавался в изуверском убийстве своей матери Барбары Гиббонс. Это было злодейское нападение, он перерезал ей горло и затолкал бутылку во влагалище.

По делу было проведено следствие, и парень был осужден. Однако местная община этого весьма отдаленного северного района Коннектикута начала сбор средств, причем вера в его невиновность была настолько велика, что многие отдавали свои сбережения и даже закладные на дома. Меня тоже попросили внести деньги, чтобы можно было организовать пересмотр дела.

Питер не был ни негром, ни испанцем, ни евреем, ни радикалом — чистого рода жертва. Я ничего не знал об обстоятельствах убийства, но, начав читать материалы допроса, ужаснулся, с каким убийственным хладнокровием и цинизмом надо перетолковать фрейдистскую психологию, чтобы она оказалась мошенничеством. К парню сутки не пускали адвоката и десять часов вели допрос, после чего Питер, никогда не знавший отца, спросил, почему по-отечески разговаривающий с ним полицейский так уверен, что именно он убил свою мать, тогда как у него не было иных чувств, кроме глубокой скорби по поводу ее кончины. Тот без смущения объяснил, что все мужчины подвержены эдипову комплексу и Питер не мог не питать к матери неотступной ненависти, которая наконец выплеснулась наружу, ибо, когда он был маленьким, она без конца приводила ухажеров и спала с ними на нижней койке двухэтажной кровати, в то время как сын лежал наверху. При этом сержант Келли успокоил его, что все это бессознательно, однако такой хиппарь, как Питер, не мог не знать о бессознательном, и единственное, что ему оставалось, — «облегчить душу». Измученный сверх всякой меры, Питер в конце концов подписал признание, от которого отказался на следующий же день. Но было уже поздно.

Не менее странным, чем весь этот кошмар, было то, что судья принял это «признание», а местная и национальная пресса не высказала никакой критики по процедуре после того, как суд принял дело в таком виде к рассмотрению. И это несмотря на то, что ситуация в целом была лишь грубым промыванием мозгов. Кончилось тем, что следующие пять лет я многие дни, а то и недели вынужден был посвятить тому, чтобы распутать дело и освободить Питера. Только благодаря человеческим усилиям двух людей — частного детектива Джеймса Конуэя, большую часть работавшего просто так, за «спасибо», и адвоката Т. Ф. Гилроя Дейли, которого мне порекомендовали в юридической конторе, с конца сороковых представлявшей мои интересы, — удалось доказать, что Питер в момент убийства матери был в пяти милях от дома. Более того, в качестве свидетелей выступили местный полицейский со своей женой. Оказалось, полиция знала об их письменном показании, подтвержденном под присягой, ибо оно нашлось в бумагах прокурора, неожиданно скончавшегося от инфаркта. Новый прокурор, выступая в суде, пересмотрел дело, и Питер был полностью оправдан.

Короче говоря, прокурор, будучи уверен в невиновности Питера, дал делу ход и обвинил его, а федеральная полиция все покрыла. Больше того, даже когда был найден оправдательный документ, местная полиция, защищая честь мундира, выдвинула новую идиотскую версию, оказавшуюся настолько абсурдной, что ее просто не стали заслушивать в суде. Кончилось тем, что начальник местного отделения полиции Фюссенних, к тому времени вышедший на пенсию, приехал к Питеру домой и принес извинения за допущенную ошибку.

Не знаю, насколько универсально действие эдипова комплекса, но то, что бюрократия обладает животным рефлексом организовывать обструкцию любой не устраивающей ее правде жизни, очевидно, не зависит от того, будь то Америка, Россия, Китай или любая другая страна. Поэтому жизненно важным является то, насколько мы имеем право оспаривать ее решения, но апелляции стоят дорого, и слишком часто их судьба зависит от игры случая. Почти во всех моих пьесах присутствует юрист. Наверное, оттого, что человек есть то, что он есть, природный механизм отрицания. По мере погружения в дело Питера Рейли я все больше и больше ценил закон как последнее прибежище против самих себя.

Судьба Питера глубоко тронула меня, но я не счел возможным использовать ее как литературный материал, хотя был знаком с его историей ближе, чем кто-либо, кроме Конуэя и Дейли. Я боялся, как бы не истолковать ее в своих собственных интересах и не добавить Питеру лишних страданий. Однако со временем понял, что в этом было нечто другое. Трудно точно передать, но отсутствие творческого импульса, по-видимому, было связано с тем, что в деле Рейли чувствовалось какое-то безысходное однообразие. Ясно, что, с самого начала замкнувшись на Питере, полиция уже не могла отступить, опасаясь за честь мундира. Поэтому вопрос, кт