Напиши себе некролог - [5]

— Ивану Дмитричу служишь?

— Государю императору…

— Мы с Иваном Дмитричем — старинные друзья с тех времен, когда он еще надзирателем бегал. Пару лет назад такой же чудак со шпейером[11] тоже сюда ворвался: «Руки вверх, — заорал, — вы арестованы». Повез в сыскное. А там, слава богу, Иван Дмитриевич находился. Сразу меня и отпустил. Потому что честный я человек.

— На сей раз не отвертишься, — Яблочков не сводил глаз с янтарной в золоте броши, что украшала душегрею жупиковской жены.

Тихо шепнул агенту Голомысову:

— Приведи-ка потерпевшего.

— Ошибаетесь, господин чиновник. Сами посудите, если б я преступным промыслом промышлял, стал бы Иван Дмитриевич меня нанимать для переезда на дачу? Не далее как вчера его семейство свезли, — сообщил Жупиков, внимательно наблюдая за непрошеными гостями. — Так что сыскной мы не чужие. Может, за стол присядете? В ногах-то правды нет. Палашка, неси стаканы…

— Сидеть! — заорал Яблочков, для убедительности наставив на Жупикова револьвер.

Если спрячет брошь — потом ее не сыщешь. Испуганная хозяйка закрылась от ремингтона, задрав холщовый передник.

— Зачем бабу пужаете, господин для поручений? — у Жупикова лишь на миг дернулась скула, однако сумел он сохранить не только невозмутимость, но и иронию.

— Чиновник для поручений, — поправил его с подчеркнутым раздражением Арсений Иванович.

Скрипнула дверь, Яблочков услышал, как входят в дом, на этот раз с улицы, Голомысов с Тейтельбаумом. Увидев потерпевшего, сыновья Жупикова переглянулись, а Африкан Семенович прикусил губу.

— Опусти передник, — приказал хозяйке Яблочков и спросил купца: — Ваша брошь?

— Не моя, Беллочкина! — на глазах Гирши Менделевича навернулись слезы. — Спасибо вам, дорогой Арсений Иванович. Большущее спасибо.

— Говорил вам: тятечка, не трожьте, — процедил, обращаясь к матери, младший из сыновей.

— Заткнись, Селиван, — оборвал его отец.

— Жду от вас признаний, — улыбнулся ему довольный собственным успехом Яблочков.

— Так не в чем, господин чиновник. Только извиниться могу. Простите великодушно, что должность вашу переврал. Люди мы простые, в чинах не разбираемся. Сами же видите: живем скромно, своими трудами.

— Про труды давай поподробней. Откуда у твоей жены золотая брошь? Где это ты столько деньжат заработал?

— Каюсь. Брошь не заработал, под ногами нашел.

— Ври, да не завирайся.

— Всеми святыми клянусь. В пятницу мы с Харитошей, это старшенький мой, тащили сундук. Страсть какой тяжелый. И вдруг на ступеньках будто звездочка вспыхнула. Я — Харитоше: «Ну-ка, поставь». Наклонился, а там — брошь.

— И где те ступеньки, на которых броши валяются? — с ехидцей уточнил Арсений Иванович.

— На улице Офицерской, дом двадцать девять.

— То бишь признаешь, что в пятницу обнесли там квартиру?

— Шутить изволите? Башкой лучше подумайте, разве нанял бы нас Иван Дмитриевич, если бы воровством промышляли? Нет, мы — люди честные. На Офицерской, как и всегда, заказ исполняли, перевозили вещи.

— Врет, — прошептал Яблочкову Тейтельбаум. — Ничего я ему не заказывал.

— Заказ, говоришь? А кто заказчик? — делано удивился Арсений Иванович.

— Швейцар того дома, Захаркой его звать. Сказал, что квартирант ихний на дачу съехал, а ключи ему оставил и поручил самые ценные вещи на склад вывезти для пущей сохранности. Квартиры-то летом, сами знаете, часто грабят.

Яблочков оторопел от подобной наглости. Если бы Африкан соврал, что нашел брошь на Невском, дело можно было бы передавать следователю. Однако хитрец ловко смешал факты с небылицами. Пойди теперь докажи, что Белла Соломоновна Тейтельбаум оставила брошь в квартире, а не обронила ее на лестнице.

— И куда отвезли вещи?

— Куды Захарка велел. На склад Аставацатурова на Калашниковой набережной.

— А квитанция где? Или успел Захарке отдать?

— Виноват, ваше благородие, не успел. Если нужна, мигом принесу.

— Вместе сходим. Уж больно ты ловок.

У Жупикова опять задергалась бровь:

— Боитесь, что сбегу? Ни в жизнь! Честные люди от полиции не бегают.

Африкан Семенович прошел вместе с Яблочковым в гостиную, отпер ключом, что висел у него на шее, одну из створок буфета, достал оттуда большую железную коробку, в которых хозяйки обычно хранят муку, открыл, сунул руку и вытащил бумажку с печатью. Яблочков пробежался по строкам: «Пять обитых железом сундуков сданы вечером 28 мая 1871 года, оплата хранения произведена по 15 сентября, выдача по предъявлении данной квитанции».

— Что еще в твоей коробке? — поинтересовался Яблочков.

— Ничего. Вексель на сто рублей, купчина один им рассчитался, жду теперь погашения. Еще облигаций на тысячу…

— Дозволь-ка взглянуть.

— В другой раз. Квитанцию хорошо рассмотрели? Тогда попрошу вернуть, мне ее заказчику надо отдать…

— Захарке?

— Ему.

— Тогда нам по пути. Как раз сейчас он на Большой Морской в камере для задержанных. Утверждает, что перевозку вещей никому не заказывал.

— Как так?

— Что то не перевозка была, а похищение, которое спланировал некий Иван Иваныч, как две капли воды похожий на тебя.

— Мало ли кто на кого похожий. Врет ваш Захарка.

— Все может быть, — протянул задумчиво Яблочков. Может, и правда, Захар с три короба нагородил?