Напиши обо мне роман - [123]

Взгляд навылет.

Из легких вышибает весь воздух, и они наполняются искристой болью.

Певица что-то еще спрашивает, он отвечает, а я мечусь по залу, тычусь в стены, как залетевший в освещенную комнату мотылек.

Его голос преследует меня везде, разносится эхом, и вся кровь моего тела отзывается на этот звук, начинает бурлить.

Надо уйти.

Наверное, надо уйти, но я не могу.

Больше я его не увижу.

Снова загорается свет — неяркий, разноцветный, чтобы не мешать тем, кто уже разобрал стриптизерш и эскортниц по углам и комнатам. Остальные о чем-то беседуют, снова разбиваясь на компании.

Бешеный стук моего сердца слышен каждому, оно стучит из-под пола, но все делают вид, что это просто четкий бит ускорившейся музыки.

— Алиса! Вот ты где! — Пудинг подхватывает меня под локоть и тащит куда-то, как безвольную куклу. — Давай познакомлю тебя с офигенным чуваком! Тебе понравится, у него степень по русской литературе в Оксфорде.

— В Оксфорде преподают русскую литературу? — мямлю я, когда мне протягивают крепкую ладонь с рыжеватыми волосками на тыльной части.

Я пожимаю ее. Мужской смех.

— В Оксфорде преподают все.

У него еле заметный британский акцент.

Я не поднимаю глаз, так и смотрю на мужские руки — бокал виски, перстень на пальце, запонки с прозрачными камнями, массивный хронометр на запястье.

— Мне нравятся большие грубые часы на мужчинах, — говорю я, получая из воздуха свой собственный бокал. — Они подчеркивают брутальность и силу.

— Хммм… — голос над моей головой полон сомнений. — Спасибо за комплимент.

— И напоминают об отце. Такие вот старомодные браслеты.

Я протягиваю пальцы, чтобы потрогать холодные металлические звенья, но вовремя понимаю, что это неуместно и отдергиваю руку.

— Вы угадали, эти часы достались мне от отца.

— Алиса необычная девушка, она еще и не то может, — подсказывает из-за плеча Пудинг.

— Вы разбираетесь в украшениях?

— Я… — понимаю, что это просто вежливая беседа, small talk. Люблю англичан, они способны вытащить любой неловкий разговор этими скользящими поверхностными темами. — Интересуюсь. Немного.

— А что ты думаешь про обручальные кольца?

Голос Романа плещет кипятком по нервам. Я не заметила, как он подошел.

На мгновение поднимаю глаза и жалею — тут же. Смотреть в темную зелень невыносимо.

— Тоже старомодные? — еле шевелю мертвыми губами. — Отцовские? Толстые золотые ободки, да?

— Достаточно… брутально?

— Нет. Лучше титановое. С плетением или даже — такую нарочито грубую текстуру, как будто сам вырубил топором.

Он смеется.

Я продолжаю:

— Ты же носишь часы из светлого металла, золото с ним не сочетается. И, знаешь, золотое кольцо как бы говорит — я женился, потому что общество этого хотело. А титановое — потому что сам это выбрал.

Смотрю в свой бокал, где плещется темно-янтарная жидкость.

Как неловко.

Стеснительная гостья, которая не может поднять глаза на собеседников.

Чьи-то пальцы касаются моего локтя. Не знаю, чьи. Я отодвигаюсь, отступаю назад.

— Ромыч, может, в бильярд? — чей-то неуместно веселый и пьяный голос издалека.

— Алис? — он рядом. — Пойдешь с нами?

— Я не умею.

Глоток, еще глоток. Чтобы осталось на дне. Чуть-чуть.

— Останешься тут?

— Да.

Он отступает. Все отступают.

Становится легче дышать.

Я поднимаю глаза.

Он уходит.

Я чувствую, что нить, привязавшая меня к нему, разматывается, разматывается, вытягивается откуда-то изнутри, плетется из моих внутренностей. И чем дальше он отходит, тем более пусто становится во мне.

Я смотрю ему в спину — будто провожая на смерть.

В каком-то смысле, так и есть. Он женится — и нас, нас больше не будет.

Меня так часто бросали и предавали — отец, мама, друзья, возлюбленные, что мне сейчас намного проще дождаться, пока эта нить оборвется. Проще, чем…

— Рома!

Позвать.

Твои глаза

В комнате темно.

Узкая полоска света пробивается между задернутыми шторами.

Из-за толстой двери почти не слышен шум зала, но где-то по соседству кто-то тоненько вскрикивает в одном и том же ритме.

— Скажи, что ты не можешь без меня, — прошу я.

— Могу. Но не хочу.

Горячие руки ложатся на плечи. Горько-сладкий, опасно-темный, изменчиво-дымный запах окутывает — возвращая домой.

Дом — там, где сердце.

Как иногда больно ощущать кожей банальные истины.

— А все должно быть так, как ты хочешь?

— Разумеется.

Горячие губы касаются моих омертвевших.

Колкая щетина знакомо трется о мою щеку.

Он скользит пальцами по голой коже моих рук, закидывает их себе на шею.

Шепчу, глядя вверх, в темноту, в которой не видно взгляда:

— «Смерть придет, у нее будут твои глаза».

— Что?..

— Ничего.

И я сама впиваюсь в него губами — сквозь стук сердца, шум в голове, дрожь тела не желая больше слышать ни единой своей мысли.

Когда-то я написала рассказ о человеке, чьи прикосновения приносили боль. Голая кожа к голой коже — искрящуюся, невыносимую боль.

Как часто у меня сбывается то, что я пишу?

Редко.

С ним — да.

Поцелуи обжигают, ласки заставляют корчиться, рефлекторно пытаться ускользнуть. Тело не хочет боли.

Но я прижимаюсь все теснее, пытаясь слиться с ним, остаться внутри — навсегда. Пусть он носит меня с собой. Делает, что хочет — работает, улыбается, танцует, флиртует с другими, ведет машину, напевая что-то под нос и ругаясь на светофоры. А я буду с ним.