Нанкин-род - [64]

Вошел клерк-бой, неся бутылки под мышкой.

– Простите, я нигде не мог найти подноса. А стаканы еще не успели вымыть…

– Телефон не действует, – встретила его Агата. – Вы не знаете, почему?

– Только что забастовала телефонная станция.

– Приятная жизнь! – воскликнула Агата. Раздался стук в дверь.

– Да, да…

Вошел управляющий с корзинкой.

– Разношу свечи, – сказал он уныло. – Пока электростанция работает, но неизвестно, что будет вечером…

– Надо пойти посмотреть, что делается на улице, – вскочила Агата.

– Ничего веселого, мисс Гаррисон. Магазины закрыты. Все иностранцы превратились в солдат. Никогда Шанхай не знал таких дней!

– Все-таки на улице веселей…

– Поднимитесь лучше на крышу отеля. Там есть публика. Оттуда все видно.

– Пойдемте, Фей, – сказала Агата, – стены начинают нервировать.

* * *

Матрос в белой клоунской шапочке, надетой на левое ухо, передал Бертону пакет с надписью «Strictly private»[55]. Начальник крейсера «Трафальгар» сообщал консулу, что стоящие на рейде суда «Его Величества» готовы принять на борт английских резидентов в любой момент.

«Нужно уведомить всех британцев», – равнодушно подумал Бертон. Мысль о бегстве из Шанхая не поразила консула своей необычностью. Сорок восемь часов произвели большой переворот в психологии сеттльмента.

Телефонная связь то и дело обрывалась. Беспокойно трещали звонки. Иногда доносилась торопливая речь, переходившая в несвязное горячечное бормотанье.

Консульство напоминало больницу умалишенных. Беспрерывно хлопали двери, вбегали запыхавшиеся люди в парусиновых футбольных трусах, в стальных шлемах. Это были сыновья банкиров, клерки, молодые инженеры, чиновники муниципалитета и таможни.

Трамвайные вагоны разбивал неожиданный паралич. Моторы плохо слушались неопытных волонтеров-вагоновожатых; вагоны то едва волокли колеса, то неслись по рельсам с неудержимой быстротой.

Жизнь порта совершенно замерла. Доки окоченели; перестали дымиться трубы; пароходы входили в широкое горло Вампу и застревали в нем.

Военные суда спешили со всех портов, вырастая вдоль набережной стальной оградой. Длинные пальцы пушек угрожающе тянулись к берегам.

Но берега, не обращая внимания, останавливали машины, гасили топки, поднимая бурю вокруг растерявшегося сеттльмента.

Чапей, Нантао, Лунхва, Вузунг – медленно наступали. Фанзы словно тронулись с мест, смешались с толпой и тоже пошли в атаку.

Полицейские сбились с ног, гоняясь за уличными ораторами. Митинги возникали на каждом шагу, рассыпались при появлении полиции и опять собирались сзади, с боков или на том же самом месте.

Студенты вырастали неожиданно, как привидения, зажигая толпу и снова проваливаясь сквозь землю. Их принимали дома, лавки, харчевни, парикмахерские. Арестованные шли, выкрикивая революционные лозунги, укоряя тех, кто еще не присоединился к движению. В полицейских участках не хватало камер. Восставшие массы бурно выражали свой гнев.

Спарк второй день не заходил в свой отель. Он слонялся в толпе, захваченный ее покоряющей мощью. Китайские кварталы захлестывали, как прибой. Нанкин-род, утративший спокойствие, превратился в каменную западню, наполненную одуревшими от ужаса крысами. Взрыв, грянувший в китайских кварталах, оглушил сеттльмент: улица за улицей падала в обморок.

«Непьер» Ворда голубым челноком сновал по городу, безуспешно сшивая рвущееся спокойствие. Особняки сотрясала паника. Лишенные прислуги отели поражал столбняк.

Выстрелы сержанта Демби оказались роковыми. Они разбудили китайские массы. Гребни гнева подступили к дворцам. Безоружные толпы пугали своим бесстрашием.

– Разве это Шанхай?! – раздавались удивленные возгласы. – Разве это наш город?

Броневики ходили вместо автобусов. Они останавливались на углах, никого не беря и никого не высаживая; осматривались по сторонам одноглазыми пулеметными дулами и, громыхая щитами, уползали дальше.

Отряды морской пехоты кололи воздух поднятыми вверх остриями штыков, но воздух не менялся, не делался мягче, и все та же безысходная жуть гуляла по сеттльменту. Электрическая станция, телеграф, водопровод превратились в крепости; в них за стеной из револьверов и винтовок насильно работали не успевшие разойтись по домам рабочие. Но машины и люди, словно сговорившись, двигались медленно и вот-вот готовы были остановиться.

«Вот движение, несущее миру новую цивилизацию, – шагая по улицам, думал Спарк. – Сначала Россия, за ней Китай… Эпоха укрепляет свои базы, чтобы с большей неопровержимостью завоевывать мир. Цивилизация насильников растерянно мечется и наводит пушки. Но разве можно расстрелять век?! Кому удавалось обезглавить время?!»

Спарк с волнением наблюдал рождение нового Востока из грязи лачуг, из копоти фабричных труб, из крови неистребимых восстаний. Века поднимали склеенные ресницы; сонная Азия меняла паланкин на аэроплан и догоняла Европу.

* * *

Вечер наполнил город духотой и тревогой. Пальмы на крыше «Астор-Хаус» шуршали, цепляясь за бетонные парапеты крыльями агонизирующих нетопырей. Агата нервничала…

Пальмовый сад походил на переполненный беглецами оазис. Многие обитатели особняков, напуганные событиями, перебрались в отель; настороженная тишина комнат, в которых ежеминутно мог погаснуть свет, была непереносима. Хотелось быть ближе к спасительным кораблям, к набережной, уставленной броневиками и солдатскими караулами. Летаргия города, охваченного забастовкой, заражала, как психоз. Жизнь соскользнула в сторону с проторенной дороги и сразу сделалась неузнаваемой, неудобной, страшной.