Нанкин-род - [34]

На лице Лю появилось недоумение.

– Не танцующий фокстрота обкрадывает себя и тех, кому он приятен. Это трудно объяснить. Это надо почувствовать.

– Я уже пробовал танцевать и уверяю вас: я не испытал ни малейшего удовольствия.

– Это подтверждает мои слова… фокстрот, подобно бактериям, нуждается в благоприятных условиях. Он благоденствует только при соответствующей температуре. Хотите, я помогу вам раскрыть его тайну?

– Сначала выпейте, – воскликнула Фей, – это придаст вам находчивости.

Длинные рюмки, наполненные зеленоватой смесью, потянулись к губам.

– Название оправдано, – сказала Агата, – мне кажется, я гуляю под райскими деревьями.

– Остается только предложить Адаму запрещенный плод, – захохотал Курц.

– Ваши остроты напоминают граммофон, – бросила Агата, – с той существенной разницей, что под них нельзя танцевать. Потрудитесь найти что-нибудь в медленном темпе. Этот темп незаменим для начала.

Курц начал рыться в граммофонных пластинках.

– Хотите «Бок о бок»? Поют Хайлин Стэнли и Джонни Мэрвин.

– Сойдет, – кивнула Агата. Курц пустил граммофон.

Сонное бормотанье банджо заблуждало по комнате. Мужской голос запел негритянский псалом, звучавший торжественной страстью. Это была любовная молитва. Черная девушка, которой пел мужчина, отвечала ему. Ее голос был нежен и чист.

– Держите меня удобнее, – сказала Агата, положив руку на плечо Лю. – Вы должны прислушиваться к моему телу. Я вас поведу.

Они медленно пошли, глядя в глаза друг другу. Пальцы Агаты обращались с шеей, как с грифом скрипки. Тело Лю послушно вибрировало.

Слова Фей сбылись… Девушка с шелковыми ногами, прижавшись, смотрела ему в глаза. Мерно гудел негритянский псалом. Эхо коктейля замирало во рту.

– Для начала прекрасно, – ободряла Агата. – У вас очень внимательное тело…

Девушка и ее возлюбленный продолжали в граммофоне свое объяснение.

– Мы не знаем, что будет завтра, – задумчиво пел мужчина.

– Может быть, несчастье и печаль, – подхватывала девушка.

– Но мы будем идти вдвоем, – клялся мужчина.

– Не переставая петь, – добавляла девушка.

– Бок о бок! – торжественно заканчивали они вместе.

– Браво, Агата, – хлопала в ладоши Фей. – Вы делаете из него человека!

Лю чувствовал себя побежденным.

Пальцы Агаты, пройдя сквозь шею, добрались до сердца, покорили его нежным прикосновением, и сердце, подобно ногам, готово было идти, куда его поведут.

XXI

– Хорошо мы удирали от полиции! Помнишь, Чен? – задорно улыбаясь, сказал Юн.

– Мне после этого приходилось не раз бегать, – спокойно ответил Чен. – Полицейские все равно, как блохи. Везде прыгают.

Юн хлопнул приятеля по плечу.

– Ты отчаянный парень, Чен! Когда ты несешь в корзине литературу, у тебя более беспечное лицо, чем у продавца пельменей.

– А какая разница?.. Он разносит пельмени, я разношу революцию. Мы оба разносчики. Мое ремесло опасное, но это не значит, что я должен дрожать, как рисовый студень.

Чен, неторопливо захватывая палочками рис, ловко засовывал его в рот.

– Теперешняя забастовка – пустяк. Шанхайская полиция почти не мешает. Вот, когда иностранцы возьмутся за дело – тогда береги голову.

Чен аккуратно вытер палочки и положил их на опрокинутую чашку.

– Я помню работу иностранных консулов в Ханькоу. Вечером они устроили совещание, а наутро У Пей-Фу расстрелял больше ста человек. Это у них называется «защита иностранных интересов».

– И все-таки им не удалось похоронить революцию, – перебил Юн.

– Для этого им пришлось бы уложить в могилу весь Китай! Они чувствуют, что их жизнь приходит к концу, и потому лишают жизни других. Но они выпустили из виду главное: их здесь триста тысяч, нас – четыреста миллионов.

– Как жаль, что у нас нет пушек! – вздохнул Юн.

– Не беспокойся, они у нас будут. У нас есть большее, чем пушки – вера в свое будущее, тогда как у наших врагов – только страх перед ним. Я пять лет сею революцию и могу смело сказать: ничто не может сравниться с ней в урожае.

Чен допил чай.

– Спасибо, Юн… Теперь я пойду.

– Ты можешь переночевать здесь… Это избавит тебя от лишней встречи с полицией.

– За ночь полиция не станет другой. Чтобы избавиться от нее, я должен заснуть навсегда. Кроме того, мне нужно обойти еще много фанз.

– Ну, иди, – сказал Юн, – а я займусь печатанием. Завтра ты придешь?

Чен кивнул головой.

– А как поживает молодой Кун? Все еще мечтает переделать мир при помощи стихов?

– Я его почти не вижу. С тех пор, как приехала его сестра, мы с ним перестали встречаться.

– Два класса – две дороги.

– Ты пристрастен. Лю – не плохой.

– Не спорю. Я только говорю: он – не наш.

– Неправда! – заволновался Юн. – Я его знаю так же хорошо, как себя. Он не виноват, что его отец бывший мандарин…

– …а теперь фабрикант.

– Лю не имеет никакого отношения к фабрике. Он мне клялся, что у него с отцом ничего общего. Он – искренний революционер. Его взгляды страдают расплывчатостью, но он подтянется… Он не виноват, что у него поэтическая натура.

Чен свистнул.

– Поэтическая натура! У Пей-Фу – тоже поэт. Он воспевает цветы и тишину, любит жену и очень ласков к детям. И эта поэтическая натура приказывает стрелять в рабочих. Рубит голову всякому, кто думает не так, как он. Сжигает целые кварталы.