Намык Кемаль - [62]

Во время войны Мидхат-паша и за границей не оставался в бездействии. Несмотря на свое положение изгнанника, он продолжал пользоваться большим авторитетом в официальных кругах Европы. Зная, что русские успехи больше всего бьют по интересам Англии, он направлял все свои усилия, чтобы склонить эту последнюю вмешаться, пока не наступила еще роковая развязка.

В Лондоне ему было оказано большое внимание всесильным д'Израэли,[98] с которым у него были прекрасные отношения. В Вене он был дружественно принят императором Францем-Иосифом. В обеих столицах ему обещали посредничество, если турецкое правительство согласится на него. Но Абдул-Хамид, которого приводило в ярость, что Мидхата принимают в Европе, как-будто это не опальный чиновник, почти государственный преступник, а чрезвычайный посол или даже руководитель политики Порты, не хотел и слушать об этих предложениях. «После побед, одержанных турецкой армией, – заявлял он, – тот, кто говорит о мире, не заслуживает имени патриота».

Это было незадолго до падения Плевны.

Инспирированная дворцом реакционная пресса подняла бешеную кампанию против Мидхата, обливая его потоками грязи, но в турецком обществе популярность бывшего великого визиря начала вновь расти. Видя это, Абдул-Хамид решил заманить Мидхата в Турцию.

В ноябре 1877 года Мидхат получил письмо от главного церемониймейстера двора – Киамиль-бея:

Светлость,

Его величество спросил меня недавно о вашем положении. Я ответил ему, что, печальный и убитый, вы ведете жизнь странника и живете займами. Его величество, крайне тронутый, пролил несколько слез и соблаговолил подарить вам на первое время 1000 лир для ваших самых неотложных нужд, прося хранить это в величайшем секрете. Его величество добавил при этом: «бедный человек был обманут»…

Киамиль.

Но купить Мидхата было нельзя. Он ответил гордым письмом, в котором категорически отказывался от денег, и писал, что «печальными и убитыми могут считаться те, кто довел страну до гибели».

Однако эмиссары султана продолжали свою работу. Им удалось убедить Мидхата, что его возвращение нужно стране и что, может быть, оно заставит султана изменить всю свою политику. Не обращая внимания на благоразумные советы друзей, убеждавших его остерегаться султана, Мидхат решил вернуться, говоря, что он предпочитает умереть на родине, чем жить вдали от нее.

14 сентября 1878 года посланный за ним броненосец привез его на о. Крит, в то время как императорская яхта «Фуад» перевозила туда же из Стамбула его семью.

На Крите изгнанника встретили, как триумфатора.

Население заполняло пристань и кричало: «Да здравствует Мидхат!» Иностранные военные суда, находившиеся на рейде, салютовали ему орудийными выстрелами.

Эта встреча произвела на султана самое дурное впечатление. Через два месяца Мидхат был назначен генерал-губернатором Сирии.

Пребывание Мидхата наместником Сирии только еще больше увеличивало ярость и беспокойство Абдул-Хамида. Под управлением Мидхата положение провинции начало быстро улучшаться. Как и повсюду, он боролся там с феодалами и покровительствовал буржуазии. Он строил дороги, мосты, каналы, проводил трамвайные линии, создавал промышленные общества и судоходные компании. Стамбульское правительство всячески старалось помешать его деятельности. На все предложенные им административные реформы накладывается вето, а вместе с тем на все его просьбы об отставке ему категорически отказывают.

Растущая популярность Мидхата в Сирии, где каждое его появление на улицах превращается в демонстрацию с криками: «Да здравствует Мидхат!», поездка к нему на свидание в Дамаск английского посла Лаярда, муссируемые его врагами слухи, что он замышляет обратить Сирию в независимое княжество, – заставляют Абдул-Хамида перевести его губернатором в Смирну. Одновременно в Стамбуле заканчиваются последние приготовления к постановке той мрачной трагикомедии, которой завершилась жизнь одного из замечательных турецких деятелей эпох Танзимата и конституции. Для этого Абдул-Хамид вытаскивает на свет дело пятилетней давности – «самоубийство» Абдул-Азиса.

Мы помним, что созванный немедленно после смерти низложенного султана врачебный синклит запротоколировал версию самоубийства. Но протокол был составлен в таких осторожных выражениях, что при желании заключения врачей можно было взять под сомнение. Он гласил:

«Нам были показаны весьма острые ножницы, запачканные кровью. Нам сказали, что бывший султан нанес сам себе описанные выше раны…

Вследствие этого мы высказываем мнение, что инструмент, показанный нам, может безусловно нанести эти раны».

Теперь внезапно были найдены свидетели, заявляющие, что они видели, как убивали султана. Другие, прельщенные наградами или под жестокими пытками, оговорили себя как физических исполнителей убийства и показали, что его вдохновителями были Хуссейн-Авни, убитый через несколько дней черкесом Хассаном, два шурина султана, Махмуд-паша и Нури-паша, и, наконец, шейх-уль-ислам Хайрулла, великий визирь Мехмед-Рюштю и Мидхат. Впрочем, до поры до времени трех последних не называли, а именовали: «другие высокопоставленные лица».