Наместники и наместничества в конце XVI – начале XVIII века - [7]

Разделение на подгруппы в еще большей степени, нежели боярским родам, было присуще дворянству. Пестрота состава данной социальной категории отчетливо прослеживается как в работе Котошихина, так и во всех иных исторических источниках. На верхушке дворянской пирамиды оказывались те роды, чьи представители когда-либо достигали думных чинов, служили в думном дворянстве, а иногда дослуживались из думных дворян в окольничие. Дворяне «добрых родов» и «дворяне средних родов» принадлежали соответственно к более низким социальным подгруппам, их представителям так и не удалось попасть в Боярскую думу. В любом случае, основа социальной градации – служба и чины, полученные при ее исполнении. Кроме того, в существующей в местнической России системе безоговорочно действовало правило: хотя за родом сохраняется право претендовать на чины строго определенных рангов, за государством (в лице царской власти) остается незыблемое право жаловать или не жаловать их в эти чины.

Итогом местнической субординации было решение вопроса: кто кому начальник, а кто кому подчиненный. Одни и те же правила действовали для всех включенных в местничество от мала до велика. Например, в период русско-польских и русско-шведской войн принадлежащий к боярским родам первой статьи Алексей Никитич Трубецкой всегда при совместной службе командовал принадлежащим к родам второй статьи Юрием Алексеевичем Долгоруким. Этому не мешал тот факт, что Долгорукий – одна из знаковых фигур третьей четверти XVII в., чьими заслугами являлись и зарождение в России полиции, и приказное руководство, и подавление движения под предводительством С. Т. Разина, и многое другое.

Местничество по своей сути является системой, при которой переход на боле высокий социально-служебный уровень возможен только при поддержке и покровительстве высшей государственной власти. Отстаивать новые позиции своих выдвиженцев от местнических претензий их сослуживцев должен был сам царь. Недаром чрезмерно возгордившемуся и ставшему действовать в военных операциях по своему усмотрению, а не по царскому указу Ю. А. Долгорукому царь Алексей писал: «Ведаешь ты сам, что разве будет ныне у тебя много друзей стало, а преж сего мало было, кроме Бога и нас, грешных, и людей ратных для тебя ж сам понудился збирать»[25]. «Выскочек» не только не любили из-за их чрезмерных амбиций, но и служить под их началом опасались, так как принятие такого служебного назначения могло легко понизить социально-служебное положение всех, кто принял командование лица, не обладающего достаточной для такой должности знатностью.

Не удивительно, что набирать полки для Долгорукого пришлось самому государю.

Разверстав все боярско-княжеские и дворянские роды по ранжиру, местничество определило и элиту тогдашнего общества. Между тем и внутри элитарной группировки родов первой статьи обособлялась суперэлита. Вспомним Котошихина и выделенную им узкую верхушечную группу «бояре больших родов первой статьи, которые бывают в боярах, а в окольничих не бывают не ниже 5-го и 6-го роду». У них свои права и свои претензии на определенные виды служебных поручений. Например, глава русского посольства на польско-литовском съезде должен был назначаться именно из этой группы.

Низшая граница высшего общества местнической эпохи, хотя и была несколько размыта, но все же поставила «над чертой» лиц дворянского происхождения, отодвинув за границы высшего общества тех, кто таким происхождением похвастаться не мог. В исторической литературе неоднократно указывалось на то, что в местнические счеты были втянуты дьяки. Однако же следует оговориться: речь идет о дьячестве дворянского происхождения.

Весь последний этап функционирования местничества, начавшийся с середины XVII столетия, стал периодом, логично подготовившим отмену этого института в начале 1680-х гг.

Причины реформы местничества во многом кроются в трансформации государственной системы. В середине XVII века самодержавная Россия вступала в пору развития абсолютизма – государственного строя, установившегося на тот момент в целом ряде стран Европы или устанавливавшегося в иных государствах параллельно с Россией. Общие закономерности развития государств, продиктованные установлением абсолютизма, вовсе не означали существования единого универсального шаблона государственного развития. Национальная специфика играла не менее важную роль, а вариативность национальных моделей абсолютных монархий была безгранична.

Тот факт, что Россия не первой из европейских государств вступала в эпоху абсолютистского развития, давал возможность как приспосабливать в своих условиях чужой опыт, так и, отталкиваясь от него или пренебрегая им, выстраивать свою государственную модель.

В XVII столетии и позднее значимым фактором усиления государственного начала стала европеизации России. В XVII и, тем более, в XVIII столетиях Россия, долгое время изолированная от общеевропейских процессов ордынским игом, становилась участником всего европейского. Рациональнее было заимствовать то, чего Европа достигла перовой, и то, что имело общечеловеческую ценность, нежели «изобретать велосипед». Технические новшества, достижения в военной сфере, многое другое могли быть взяты не только без ущерба, но и с пользой для страны. Военное дело в этом перечне играло особую роль. Сам период предопределял значимость во внешней политике войн. Воевать на равных означало обладать всем лучшим, что в плане тактики и стратегии боя, оснащения и вооружения воинов имеет твой противник. Развивать те сферы, где вы лидер, заимствовать новшества в тех сферах, где ведущая роль принадлежит другим. По такому пути в развитие своего войска пошла Россия в XVII в. Военные реформы стали лишь одной из составляющих европеизации, но они показательны в том плане, что армия – явление не общественное, а государственное (например, регулярная армия – один из устойчивых признаков абсолютистского государства, одно из проявлений сущности этого государства). Оказывалось, что реформирование всего государственного – дело самого государства и фактор, повышающий государственную значимость и роль.