Нам вольность первый прорицал - [52]

5 сентября 1801 года наследник престола въезжал в Москву на коронацию. В длинном царском поезде находились председатель Комиссии по составлению законов Петр Васильевич Завадовский и бывший преступник, а ныне зачисленный по рекомендации Александра Романовича Воронцова чиновником той же комиссии коллежский советник Александр Николаевич Радищев.

15 сентября государь короновался в Успенском соборе. Кроткий и задумчивый, будто стесняющийся величественного события, Александр I вышел на площадь перед собором. В толпе кричали: "Батюшка! Родимый! Красное солнышко!" Митрополит с крестом вел помазанника и обращался к народу: "Посмотрите, православные, каким бог наградил нас царем"…

Радищев, стиснутый с боков, двигался вместе с народом и испытывал столь же восторженное состояние. Казалось, наступил всеобщий долгий праздник и девятнадцатый век станет таким же светлым, каким было лицо нового царя.

— А, здравствуйте, господин демократ. — Граф Петр Васильевич Завадовский радушно поднялся навстречу Радищеву. — Что новенького принесли?

Радищев положил перед председателем Комиссии по составлению законов толстую папку.

— Вот мои некоторые соображения.

— Похвально, похвально, — говорил Петр Васильевич, с неудовольствием листая бумаги. Почти каждый божий день раскаявшийся смутьян приносит ему различные проекты переустройства мира. Как будто и не раскаивался… Бледный, напрягшийся, как пружина, следит за его, Петра Васильевича, выражением лица, ждет оценок. Пятьдесят лет уже минуло смутьяну, но, как ребе-нок, прыток и мечтателей. Откуда что берется? Устройство законов требует обдуманности, неторопливости, а он хочет в два дня мир перевернуть. Если бы не ходатайство добрейшего друга Алексаши Воронцова, не стоило и в комиссию приглашать беспокойного сочинителя.

— Отменно. — Петр Васильевич со вздохом отложил бумаги. — Прошу пожаловать ко мне через две неделя для обмена мнениями.

— Отчего же через две недели? — с нетерпением спросил Радищев.

— Леге нецеситатис, по закону необходимости, мой друг, — наставительно, с удовольствием ответил Завадовский. Он любил латынь и не выносил суеты. Выражение его лица свидетельствовало о скорейшей необходимости закончить беседу.

Но Радищеву не терпелось продолжать.

— Петр Васильевич, вчерашнее в комиссии обсуждение о ценах за убиенных людей меня крайне встревожило. Спорить о цене за человека — ошибка.

— Эраре гуманум эст, ошибаться — человеческое свойство, — примирительно, с улыбкой заметил Завадовский.

Радищев, в свою очередь, уже не мог удержаться от латинской пословицы:

— Каждому человеку свойственно ошибаться, упорствовать в заблуждениях свойственно только глупцу.

Завадовский оскорбленно поднял брови:

— Члены комиссии и сенаторы — почтенные люди, а вы, однако…

— Я никого не хотел обидеть, надобно было закончить мысль.

— Напрасные хлопоты. И я считаю, что нужно платить помещику за убитого человека согласно его ценности: за людей мужеека пола — пятьсот рублей, за женщин — половину этого.

— Отчего же половину?

— Оттого, что особа мужеска пола — работник сильнее, чем женщина.

— Как вы оцените мать нескольких детей?

— Экий вы придира. Назначать каждому лицу цену комиссия не собирается. Определим общее положение.

Однако за ремесленников, которые приносили своим господам прибыль, можно исчислять проценты.

— А какую цену и в какой процент нужно исчислить, если убит тот, кто рачил о своем господине с его детских лет? Какая цена той, которая вскормила своего господина и стала его второй матерью? — вскричал Радищев.

— Вы, батюшка, на рожон не лезьте, все вчера согласились в ценах, — с благодушным упреком сказал Петр Васильевич.

— Цена крови человеческой не может быть определена деньгами. Я подам особое мнение.

— Извольте.

После ухода Радищева Завадовский сел писать письмо милому Алексаше — Александру Романовичу Воронцову. Он жаловался на непочтительность и критический зуд демократа с несчастным прошлым. А ведь о Радищеве строгий друг Алексаша всегда был высокого мнения, мягко попенял Воронцову Петр Васильевич…

Время сводило вместе людей с несчастным прошлым.

Однажды к Радищеву пришел Степан Андреев. Он отбывал в Нерчинске каторгу до тех пор, пока случай не спас его. Был задержан человек, который признался в убийстве купца, в чем прежде обвиняли Андреева, и нерчинского мученика освободили.

— Александр Николаевич, — со слезами на глазах говорил Андреев. — Когда случилось несчастье, все отвернулись от меня. Только вы…

— Полно, брат, мои усилия были напрасны.

— Не напрасны, — горячо возражал Андреев. — Бог услышал вас…

Прибегал Вицман, похудевший, постаревший, но столь же неистовый, как прежде. Он взял детей Радищева в свой пансион и теперь громогласно рассуждал об их удивительных способностях и доброте. Он издавал новые необыкновенные книги и журналы, наполненные советами, как сделаться богатым, как сохранить красоту и продлить жизнь.

— Чем больше человек повинуется природе и ее законам, тем дольше живет! — кричал он. — Твоя природа — нести мысль в века! Ты не должен изменить своей натуре!

— Август, ты преувеличиваешь по щедрости сердца. Но, признаюсь, слушать тебя — утешение. Я рад, что мои дети учатся в твоем пансионе.