Нам не дано предугадать - [33]
Кн. Федор умер в 1827 году, сто лет назад, но его светлый дух воплотился в его доме, его книгах, в бесчисленных портретах и бюстах, а также в семейных традициях и все еще был жив в Петровском спустя девяносто лет после его смерти.
Я не помню его сына – моего деда[87], который умер до моего рождения, но я хорошо помню мою бабушку, княгиню Луизу. Она до кончиков пальцев была настоящим типом grande dame[88] Она получила все высочайшие отличия, которые могла иметь женщина в России: титул статс-дамы Императрицы и множество орденов и украшений, усыпанных алмазами. Их, к величайшему нашему удовольствию, бабушка надевала в торжественных случаях с зеленым бархатным придворным платьем. Она правила московским высшим светом твердой, но благожелательной рукой.
Как мы, дети, любили смотреть, спрятавшись за занавесками, на приток и отток гостей в ее приемные дни в Москве! Генералы в блестящей форме, роскошно одетые молодые и старые дамы, честолюбивые молодые люди в надежде на благосклонное слово всевластной дамы, так важное для их продвижения, дебютантки сезона, краснеющие и трепещущие в ожидании суждения старой княгини и выходящие после разговора с ней сияющими и очарованными любезным и приветливым обращением. Часто по дороге из Петербурга на юг, делая остановку в Москве, кто-нибудь из великих князей заезжал с визитом, отдавая должное той, которая была другом трех Императоров и состояла в переписке со многими коронованными особами в Европе.
Единственными, кто не проявлял достаточно благоговения и уважения к старой даме, были мы, ее внуки. Мы просто любили ее, а она любила и обожала нас. Когда в последние годы жизни она не могла подниматься по лестнице, каждый из нас по очереди, для того чтобы составить ей компанию, должен был с ней обедать. Это было большим удовольствием – быть в ее обществе, есть то, чем она старалась нас угостить, и слушать ее рассказы о детстве, таком далеком от нашего времени. Я помню ее рассказы о Наполеоне и Александре Первом, оба они скончались, когда ей было между 10 и 20 годами. Александра она встречала часто, когда жила со своей матерью в Зимнем дворце.
Самым большим и радостным событием для нас был переезд в начале мая из пыльного, шумного города в наше любимое Петровское. С раннего утра все было упаковано и готово к отъезду. Вначале подавалось ландо бабушки – огромная четырехместная карета, запряженная четырьмя или шестью лошадьми (число лошадей зависело от погоды и состояния дороги), с чернобородым кучером Ефимом, державшим вожжи, и сидящим рядом с ним высоким лакеем Иваном, облаченным в голубую с серебром ливрею (цвета Голицыных). Бабушка в сером пальто и серой шляпке выходила из своих комнат в переднюю, где семья и слуги ожидали ее. Она делала знак, и все присаживались на короткое время, затем самый младший из семьи вставал первым. Сотворив крестное знамение, бабушка прощалась поочередно со всеми, кто оставался, давая руку для поцелуя. Затем с помощью двух лакеев она поднималась в карету, ее старая горничная садилась слева от нее, держа на коленях бабушкину любимую собачку. Переднее сиденье занимали один или двое из нас, детей. За каретой следовала пара троек с остальными членами семьи. Мой отец и старшие мальчики обычно оставались в городе дольше. Процессия медленно трогалась, начиная сорокаверстный путь к месту назначения. Бабушка громко вскрикивала от страха на каждой рытвине, над чем мы смеялись.
Гораздо быстрее и проще было добраться до Петровского по железной дороге. Станция была в девяти верстах от него, но для бабушки сама идея ехать в железнодорожном вагоне и общаться неизвестно с кем была немыслима.
В людях ее поколения была странная смесь снобизма и гордости с настоящей добротой по отношению к несчастьям и страданиям других, если они сталкивались с ними. Один Бог ведает, скольким людям помогла бабушка в течение своей жизни и как много основала она благотворительных учреждений, принимая активное участие в их работе.
Наконец после трех- или четырехчасовой поездки с короткими остановками, чтобы подкрепиться в карете захваченными с собой едой и питьем и дать детям и собакам возможность немного побегать, процессия въезжала в просторный двор Петровского. Вся прислуга стояла у подножия лестницы во главе с экономкой, знаменитой Екатериной Матвеевной. Я расскажу о ней позже, она этого заслуживает.
Мой арест
Был прекрасный ясный день, какие бывают в феврале в холодных северных странах, таких как Сибирь: чистый, живительный воздух без малейшего ветерка, яркий солнечный свет и ослепительный, голубовато-белый снег, режущий глаза. Маленький городок Тюмень, где мы жили уже два месяца после нашего бегства из Москвы, был тихим и почти безлюдным. Большая рыночная площадь, такая оживленная всего несколько месяцев назад, с ее огромными лабазами с зерном, лавками с рыбой и дичью, была мертвенно пуста: никто не привозил продукты из деревни из страха реквизиции. Редкие прохожие – горожане и крестьяне – проходили по улицам робко, стараясь не привлекать внимания. Только дезертиры с фронта, солдаты и матросы из отрядов Красной армии, терроризировавшие город уже около двух недель, гордо маршировали, орали революционные песни, заходили в редкие открытые лавки, забирали бесплатно все, что хотели, сквернословили и проклинали буржуазию.
