Наложница фараона - [27]

Мальчика он увидел спустя какое-то мгновение. А мальчик, казалось, еще не успел заметить его. А он мальчика не узнал. Только чувство смутного беспокойства. Заворочались было смутные какие-то мысли — ребенок, один, холодно на улице, зачем он, маленький такой, здесь… Но уже когда подумалось: «маленький такой», это было предощущение узнавания. Мальчик узнал первый. В огромных темных глазах вспыхнувшая радость готова была переплавиться в эти детские тихие слезы отчаяния и одиночества. Но и отец узнал сына. Сначала было изумление — какой это красивый мальчик, что за умное лицо. И вот словно невидимая пелена прорвалась, которая была, а он, Элиас Франк, жил, существовал в ней и не замечал ее. Но вот вдруг прорвалась… Такую нежность он почувствовал к этому мальчику, такое горделивое осознание, что это его сын.

Глаза мальчика просияли. Он вспрыгнул на ступеньку, отец кинулся к нему, подхватил, прижал нежно к груди, еще приподнял, поцеловал упругую розовую щечку.

Ничего не надо было говорить. Это был его отец, от него пахло чернилами, бумагами, глаза его были похожи на глаза сына. И то, что отец держал его, живой, уже само по себе уничтожало все чужие слова и вымыслы, делало их слабыми, мертвыми. Снова представились мертвые, совсем неживые крылышки мертвых насекомых. Он прижался к отцу. Он даже и не помнил, когда он видел отца, но это не было важно. Пусть он отца не видел, не встречал, отец все равно был, его единственный отец. И рядом с отцом должна была быть мать.

— Мама… — тихо и невольно вырвалось у мальчика.

И отец вдруг все понял, почувствовал; слезы навернулись на его глаза. Он снова поцеловал мальчика в щеку, тотчас — в другую. И внес в дом.

* * *

В просторной прихожей мальчика на мгновение охватил страх и какое-то ощущение духоты быстро возникло и неприятно было. Он невольно поднес ручки к шейке. Отец чутко перехватил одну ручку и поцеловал. Мальчик спрятал лицо у него на груди. Было мягко и тепло от мягкого бархата широкого халата. Вновь сильно забилось сердечко. Ведь это же теперь ее дом. Она в нем — хозяйка. Сможет ли отец защитить его? Но, кажется, отец не боится. Сам Андреас, кажется, никогда ее не видел. И мать ничего о ней не говорила. Но мальчик боялся. Хотя и все меньше и меньше. Он уже верил, что отец защитит его.

Но тут вдруг оказалось, что никакой защиты и не нужно. Исчезло ощущение духоты. Мальчик заметил, что в прихожей чисто и светло. К стене прикреплен был большой подсвечник с несколькими свечами. А сама стена обита была темно-красным чем-то, с тисненым золотым узором, красивая какая-то плотная ткань. И три другие стены тоже были такие.

Неожиданно в прихожей появилась женщина. Андреас еще не успел подготовиться к встрече с ней. Он даже не понял, она ли это. Может, и не она. Кажется, он представлял ее совсем иной. Но разве он представлял ее себе в человеческом облике? Пожалуй, нет. Она просто была что-то страшное, она могла видеть, и быть хитрой, и передвигаться, и пугать, но у нее не было ни ног, ни рук, ни глаз, как бывает у людей. Она была страшная, она не была и все-таки она была на свете. Вот такая она была.

А эта женщина была совсем живая, человеческая. Глаза ее на очень короткий миг показались мальчику странными. Когда летом мать привезла его в деревню, в гости к тете, там были такие глаза, нечеловеческие, корова так смотрела в хлеву, когда он пошел в хлев — поглядеть на домашних животных. Но корова не была страшная, тетя сидела на деревянной скамеечке и доила ее. Потом дала Андреасу большую кружку парного, теплого молока. Правда, молоко ему не понравилось. И это, конечно, странно, когда человек смотрит немножко как животное. Это страшно. Но как следует испугаться он не успел, потому что бросил на эту женщину еще один быстрый взгляд из-под своих длинных пушистых ресниц, и увидел, что глаза у нее, пожалуй, обыкновенные. Она была высокая, стройная, вся какая-то вытянутая немного, но совсем не потому она виделась вытянутой, что была худая; нет, худая она не была.

Одежда у нее была очень красивая. Кажется, маленький Андреас прежде не видел так близко такую красивую женскую одежду; там, где он жил, женщины не одевались так красиво. Она была в светло-синем платье, расшитом золотым нитяным узором в виде переплетенных листьев остроконечных, белые манжеты отделялись от рукавов витыми золотыми шнурками, широкий четырехугольный вырез платья обшит был яркими красными бусами, на белую шею надеты были два ряда блестящих белых бус и золотой крестик на цепочке; на белых гладких пальцах блестели золото и красные камешки колец; длинные блестящие подвески серег свешивались с ушей. Но всего интереснее была ее шапка — большая, почти круглая и на верхушке разделенная надвое, получались как будто два закругленных рога, а сама шапка была плотная, обтянута голубым шелком и разузорена серебряной нитью. Светлая повязка обтягивала лицо под подбородком, и от этого лицо виделось полным и гладким; покрывало, почти прозрачное, спадало ниже плеч. Губы покрашены были красной яркой краской, а щеки чуть прикрашены розовой.

Андреасу было интересно разглядывать эту женщину. Его всегда занимало все яркое, красивое, узорное. Мать часто брала его с собой в мастерскую и он узнал названия тканей, узоров и ниток.