Налево пойдешь - коня потеряешь - [11]

Ребята слушали внимательно, не понимая, куда он клонит.

-- ...К чему я это говорю? Помните русскую пословицу: "Сделал дело --гуляй смело"? Мне она очень нравится. Если мы собираем больше нормы, больше всех, зачем нам быть на поле до звезд, можно и пораньше уйти. Часам к пяти, например, вернуться с поля, умыться не спеша, прибраться по дому, написать письма, да мало ли дел у молодого человека? Про ужин, как сегодня, я уже молчу...

Тут вмешался в разговор Фатхулла -- наступили на любимую мозоль:

-- Из такой баранины не только плов, но и шашлык, и шурпу, и машхурду приготовить можно!

-- Ну, ребята, это же не жизнь, а курорт, да и только!-- расхохотался довольный Марик.

Сказано -- сделано, молодость или решительно принимает, или отвергает, и уж если приняла идею, то отдается ей до конца.

На другой день Фатхулла, которому не терпелось лишний раз доказать, что плов он все-таки готовит лучше, к четырем часам сдал свои двести килограммов и, издали помахав ребятам рукой, прямиком, не таясь, пошел с поля. После пяти -- правда, не так демонстративно,-- ушли с поля и остальные, предварительно заглянув в тетрадку весовщика на хирмане.

Пока Фатхулла, никого не подпускавший к котлу, готовил плов, ребята помогали хозяевам в огороде, набрав и для себя свежей зелени, овощей и фруктов, а Марик успел починить барахливший насос колонки, чем очень обрадовал хозяйку. Вечером, довольные собой, уселись ужинать, отмечая в себе неожиданное желание украшать свой скромный хлопковый быт. Кочков, смущаясь, принес в комнату букет полевых цветов, приспособив под вазу трехлитровую банку из-под томатного сока, а на столе забелели салфетки -- наверное, чья-то заботливая мать уложила с вещами, появись они до сегодняшнего дня --показались бы нелепостью, еще и обсмеяли бы.

И побежали чередой хлопковые дни. Работа не казалась в тягость, потому что были у них вечера, когда они, помывшись, побрившись, не по-хлопковому аккуратные, выходили пройтись по поселку, а в кишлаке их уже знали: добрая молва не сбоку от человека идет. Дней через пять кто-то пожаловался начальству, что мусаевская компания самовольно уходит с поля раньше времени. Руководил хлопкоробами главный механик треста Фролов; ему едва за тридцать перевалило, но он уже второй год избирался парторгом. Он и спросил у жалобщиков: ребята, что, воруют хлопок с хирмана, мухлюют, путая весовщика, сдают один фартук трижды, как некоторые, или собирают меньше всех? И на ответное молчание во всеуслышание объявил: чей сбор на двадцать килограммов будет превышать средний, тот может уйти с поля в любое время.

Конечно, время от времени появлялись желающие получить лишний свободный часик-другой, но нечасто,-- так сам собой узаконился их режим. И потекла у друзей невиданная на хлопке жизнь: раз в неделю ездили в райцентр в баню, каждый вечер Рашид или Марик, которых к котлу не допускали, отправлялись туда же за газетами. Колдовали вокруг котла по очереди, соперничая, Фатхулла с Баходыром, а Кочков приспособился помощником к ним обоим, хотя "помощник" сказано слишком громко, скорее истопником,-- большее не доверялось, кулинарный успех не хотели делить ни с кем. Рашиду и Марику иногда поручалось съездить на велосипеде за мясом, но это была формальная покупка, а не выбор, где необходимо проявить знание и вкус, потому что мясник сразу спрашивал, кто сегодня главный у котла, Фатхулла или Баходыр, и что собирается готовить, и сам отрезал нужное -- запросы поваров он уже хорошо знал.

Узаконили бы такой порядок до конца уборки, и, может быть, в следующем году молодежь охотнее ехала бы на хлопок -- слухи о вольготной жизни мусаевской компании разнеслись по окрестным колхозам. А ведь Фролов разрешал еще и съездить домой на день-два, если сборщики заранее, в счет каждого дня отдыха, сдавали сверх положенной средней нормы по шестьдесят килограммов. Поездку зарабатывали честно, все зависело только от тебя самого, и поэтому никто не канючил, не выпрашивал разрешения, не сочинял сказки одну слезливее другой про больную мать или умирающего дедушку, не организовывал фальшивые телеграммы, чтобы побывать в Ташкенте, а необходимость всегда возникает, когда находишься на уборке месяцами.

Но недели за три до конца уборки Фролова неожиданно отозвали в трест, и на его место прибыл Пименов, главный энергетик треста,-- крупный, крикливый, мужиковатого вида инженер, председатель трестовского месткома. Он слышал о стахановской пятерке Мусаева, которую иначе и не называли,-- да и Фролов, передавая дела, упомянул о ребятах,-- но сразу ввел свои порядки. К его приезду поля, конечно, сильно поредели, работали на самых дальних картах, да и на них собирали уже по второму-третьему разу, и привычных сентябрьских рекордов не было.

В первый же день приезда главного энергетика, когда вся компания ужинала, явился к ним гонец из чайханы и сообщил, что их немедленно требует к себе Пименов, всех до единого. Ребята переглянулись, предчувствуя недоброе, потому что раньше было достаточно, если к Фролову ходил кто-нибудь один. Так оно и вышло...

Пименов, заросший рыжей щетиной и успевший неизвестно где вымазаться --он хлопок не собирал, а ходил между грядками, постукивая сухим стеблем по голенищам грязных сапог, или часами маячил на хирмане рядом с весовщиком,--встретил ребят, не скрывая враждебности. Вероятно, его, человека и в тресте не славившегося внешней аккуратностью, которого вечно шпыняли острые на язык женщины, привел в раздражение вид выбритых, аккуратных, в свежих рубашках, благоухающих "Шипром" ребят, которые, как обычно, собирались после ужина на танцы к медичкам, где уже вовсю гремела музыка, долетавшая аж до чайханы.