Налет - [3]

И дверью еще хлопнула, уходя. Вот уже месяц к концу подходит, как из-за нелепой, смехотворной случайности он положительно болен, душой болен. Эта Клепка низменна до предела! Никак не может понять, что одна мысль о пребывании в его квартире ее, такой во всем чужой, органически неприятной, не дает ему свободно дышать.

Он с тоской ждет трескучего звонка, всегда несдержанного топота ее шумливой возни в кухне. Иногда она забегает и днем на несколько мгновений. Тогда Астахов испытывает странное облегчение. Облегчает острая вспышка гнева. Когда же возвращается в урочный час, целый день мозжит, как больная кость, злобное ожидание.

Случалось несколько раз, Клепка не приходила ночевать. Тогда он с отчаянием думал: если бы она его заранее предупреждала! Какой бы мог быть у него праздничный, прежний день!

Астахов осунулся, потерял аппетит, стал тревожно спать. Пробовал советоваться с друзьями, со знакомыми, те смеялись в ответ:

— Да просто выгони ты эту наглую особу из своей квартиры и только.

«Только». Если бы он мог!

Сникая головой, печально думал:

— Свержение какого бы то ни было насилья для меня так же невозможно, недоступно, как для Клепки деликатность!

Прошло тягостно долгих полторы недели со дня Клепкиного вторженья. В чреде этих дней, стесненных и жалких, только одно утро выдалось радостное, освежающее. Учитель Александров, энтомолог-любитель, известил, что ему посчастливилось приобрести для Виктора Алексеевича ценную золотистую жужелицу. Сам в ближайшее время зайти к Астахову он не мог но, зная, каким нетерпеньем загорится Астахов, получив извещенье, назначил ему свиданье в одиннадцатом утра в библиотеке Дома Просвещенья. От волненья Астахов спотыкался на ходу. Лицо его было растерянным и светлым, как в молодости, когда он спешил на свиданье к девушке любимой и священной. Он ничего и никого не примечал вокруг. В одном из коридоров почти натолкнулся на диванчик. Клепка, сидевшая на нем, подняла голову от книги, посмотрела на Астахова и, чтобы скрыть внезапную робость своего взгляда, насупилась, воинственно выпрямилась и голову немного набок занесла с вызовом. Астахов промчался мимо, не видя. Она вздохнула облегченно, снова с натужным прилежаньем углубилась в чтение. Когда же Астахов шел обратно, вышло так, что взволнованная Клепка его не заметила, а он ее увидел на лестнице внизу. Сердито передернув плечами, приостановился на площадке вверху, подождал, может-быть, сейчас уйдет. Клепка стояла на предпоследней ступеньке с каким-то верзилой-блондином. Астахов видел только густоволосый белокурый затылок и спину мужчины, облеченного в черное суконное пальто. Но клепкино лицо через плечо ее собеседника он видел хорошо. Она, не отводя глаз, смотрела на блондина, щеки ее рдели. Грубая яркость румянца и черно-сизых волос смягчалась чудесной кроткой улыбкой и особенным трепетным сияньем глаз.

Такой, удивительно духовный, жертвенный, сияющий взгляд свойствен только темпераментным влюбленным женщинам. Он на мгновенье делает прекрасными до святости даже незначительные и некрасивые женские лица. Ни один, самый страстнейший из необузданно страстных мужчин так не посмотрит на желанную возлюбленную. Всегда в жаркости будет муть, хищность и стыд. А девушка, женщина в первой своей влюбленности в десятой, в двадцатой, в какой угодно еще неопытная или знающая грех, подарит этот взгляд любому кретину, преступнику, прохвосту, ничтожеству, каждому, кто глубоко взволнует ее кровь. Так смотрела жена Астахова, смиренница Нина Николаевна, на тупоглазого, мокрогубого, отвратительно белесого своего военкома. А прежде, с такой же святой проникновенностью глядела на мужа, на Виктора Алексеевича. Тогда Астахов оправдывал, восхищался, встречая нинины глаза в миги любовных утех. Думал: оброк материнства, возложенный природой на женщину, дает ей право и силу при всей безобразности плотского желанья освящать его бесстыдство душевным волненьем. Но после измены жены он возбрезговал, сделался навсегда трезвым и несправедливым в сближеньях с женщинами. И сияющие клепкины глаза пробудили в душе его гадливое чувство, еще большую неприязнь к девушке.

«Нашла место, где млеть! Проход загородила! Хоть бы кто-нибудь их спугнул. Не видят ничего кругом, друг на друга не наглядятся, гадость какая!»

Как нарочно, действительно, ни снизу никто не поднимается, и наверху только он, Астахов. Сердито откашлявшись, он решительно пошел вниз. Приближаясь, слышал конец разговора:

— Не сердись, Костя… Честное слово, не надо. Не приду. Не стоит, Костька, право!

— Эх ты, расчетливая мещанка! Рыба!

— Ну, все равно, как хочешь обзывай, я не рассержусь на тебя. После сам поймешь. Эх, Костька!

— Ну, смотри, я кланяться не буду. Пожалеешь, а я и без тебя не заскучаю.

— Так не говори… Мне очень, очень обидно, но я не приду.

— Ну и дура! Я всегда считал тебя не особенно далекой, но все-таки. Ладно, не хочешь, не надо, другую найдем. Больше ко мне, смотри, не вяжись. Прощай.

— Костя!

— Ну что? Передумала?

— Н-нет.

— А нет, так чего же?.. Ну тебя к дьяволу, надоело мне канитель тянуть!

Астахов был уже совсем около них. Блондин решительно шагнул впереди него и быстро пошел к выходу. Клепка проводила его взглядом, потом, сразу сникнув, побледнев, медленно стала подниматься по лестнице, низко наклонив голову. Чуть плечом не коснулась Астахова, но не посмотрела на него.