Налет - [2]

Астахов инстинктивно прикрыл рукой грудь, вспомнив, что надел пиджак прямо на нижнюю рубашку, но от этого конфузливого движения сильней обозлился.

«Невиданно беззастенчивая девица!»

Вслух сердитым голосом сказал:

— Да объясните, наконец, зачем и откуда вы ко мне явились?

Девушка приподняла плечи, развела руками.

— Да объясню, дайте согреться! Это столовая? Ой-ой-ой! Один во всех комнатах живете? Это — да! У вас печное отопление? Ну то-то вы — «все в прошлом». И еще не топлено сегодня? Чуть тепленькая. Все-таки я туфли сниму и ноги погрею. Вот так сяду. Знаете что? Мне так вас не видно, не знай вы тут, не знай ушли. Вы тут?

— Да я-то, понятно, тут.

— Ну, так вот, получайте анкету. Имя, отчество, фамилия: Клеопатра Ипполитовна Камбулина. Год мне пошел двадцатый. Происхождение мелко-буржуазное, дочь адвоката. Ну, он еще до революции помер. Я еще не успела обуржуазиться. Оставил нас с мамашей без гроша, добывать в поте лица. А мать моя двоюродная сестра вашей жены. Так что я вам родня, если по-обывательски рассуждать.

Виктор Алексеевич в изнеможении опустился на стул. Сказал совсем жалким голосом:

— Я должен вам сказать, Клеопатра… Простите, отчество…

— Меня товарищи Клепкой зовут. Не очень мне это нравится: «Клепка»! Ну, ничего не попишешь, все лучше чем Клеопатра. Я уж ругала мать за такое похабное имя! На Египет ее потянуло, видали? А я весь век майся! Ну, я собираюсь пооктябриться. Мюдой назовусь. Понимаете? Международное юношеское движение: Мюда. Только денег нет платить за новое имя.

Виктор Алексеевич гневно двинул стулом. Подошел к ней и, оглядывая ее замораживающим взглядом, отчеканил:

— Поймите, барышня, что мне решительно все равно, как вас товарищи будут называть. Я никак не буду вас называть, так как вам придется оставить мою квартиру. Ваше присутствие здесь… Простите, я буду откровенен, не только неудобно, а просто нежелательно для меня.

Девушка резко повернулась на стуле, чуть не упала, но ловко удержалась на ногах. Весело и ласково проговорила:

— Вот что значит физкультура. Из всякого положения стоймя встану. Это я себе говорю, гражданин Астахов. А вам что же я могу сказать? Убраться мне сейчас некуда. Не замерзать же, в самом деле, на улице! Вы вон в трех комнатах один растопырились, а у меня и угла нигде нет, а главное и денег — ни фига. Вчера ни крошки не ела и сегодня, видно, не придется.

От ее резкого, очень неприятного для него, но искреннего тона Виктор Алексеевич снова растерялся.

— Я вас не гоню немедленно… Сейчас и кофе на спиртовке согрею. Потом прислуга придет…

— Конечно, вы сами понимаете, мне не очень приятно у вас одолжаться. Вон вы каким Болдуином передо мной. Но я очень назяблась и голодна. Значит, не приходится фасон давить! Хорошо, если дадите пошамать.

— Как? Простите, пожалуйста, но у вас убийственный жаргон…

— А по-моему, это у вас убийственный жаргон: все «простите», да «имею честь». Знаете что? Уж определилось, что мы противны друг другу. Я постараюсь поскорей с вами развязаться. Заехала к вам, потому что моя мать письмо мне прислала, чтоб к вам, и для вас было письмо, вот, которое я потеряла. Мы знали, что моя тетка, хоть и двоюродная, разошлась с вами. Так что ж из этого? За это же нельзя взъедаться ни на нее, ни на ее родных. Может-быть, вы ее никак не удовлетворяли.

Виктор Алексеевич сморщился. Прервал ее предостерегающим движением руки. Сказал очень тихо, чтобы сдержать гнев.

— Я не взъедаюсь и не потому не могу вас оставить у себя, что сердит на вас за… измену жены.

Клепка фыркнула сквозь сжатые губы.

— «Измена»… Все слова у вас из маринада! Честное слово, я таких что-то не припомню, чтоб когда видала.

Виктор Алексеевич вздохнул и потер пальцами лоб.

— Подождите здесь, барышня. Я сейчас оденусь и согрею чайник.

Клепка стукнула рукой по столу.

— Не смейте обзывать меня «барышней»! Называйте просто по фамилии: Камбулина, если слово «товарищ» вам, как волдырь на губе.

Астахов поспешно, не оглядываясь, ушел в свою спальню и плотно притворил дверь.

II

Не мог вспомнить Виктор Алексеевич, чтоб за все сорок шесть прожитых им на свете лет, он когда-нибудь, к кому-нибудь испытывал столь пламенную ненависть, как к этой Клеопатре. Разве что в младенчестве, в годы, не оставляющие в памяти письмен, могла существовать такая цельная, звериная, совершенно бессильная ярость. Тогда, может-быть, это вторично переживаемая трагедия. Но во всей сознательной жизни не было, ну да, разумеется, не было столь мучительной злобы. Мучительной, именно, из-за полного бессилья. Ну, что делать? Милицию на помощь звать? Она и от милиции отгрызется. Да и не на улицу же девушку без гроша вышвыривать. На это у него при всей ненависти характера не хватит. Денег он ей предлагал. Но у этой девицы не только тупые, а вывихнутые какие-то мозги. Она заявила:

— Знаете что? Одолжаться по-настоящему я у вас не желаю. Ем то, что от вас и от вашей работницы остается, куда это девать? Все равно: собаки вы не держите, в мусорный ящик только выкинуть! Сплю в кухне на своем тряпье и целый день дома не бываю. Чем же, собственно, я вам обязана и чем стесняю? Если вы беситесь от того, что я за две комнаты от вас дышать смею или двигаться, то это уж барские фу-ты, ну-ты! Это из вас выколачивать следует. Если он научный работник, дак ты и не дыши поблизости! Эко блюдо — Гарри Пиль!