Наледь - [24]

Тропинка вилась по оголенным, словно ободранным, отрогам большой сопки вдоль самого берега бухты. Внизу с шумом колотились волны, и Кате казалось, что это бьется ее сердце. Ветер трепал на ней спадающий воротник серой кофты, плотно лепил на ноги узкую юбку, и было трудно идти на спусках. "Словно спутанная", - подумала она.

Ее одинокая фигура, спускавшаяся с голой обрывистой сопки, была хорошо видна со строительной площадки, от массивов. Лиза ее узнала сразу по клетчатой шляпе.

- Сергей Петрович! - крикнула она, запрокинув голову.

Сверху, из-за опалубки массива, высунулась сначала голова Воронова, потом Михаила.

- Что такое? - спросил Воронов Лизу не совсем любезно.

- Катя Ермолюк! - Лиза показала на подходившую Катю.

- А-а, - Воронов вылез из опалубки массива-гиганта, спустился на землю по лесенке и пошел навстречу Кате.

Лиза ушла за массив и стала подсматривать за ними из-за угла опалубки. Вдруг ей на голову свалилась щепка. Она вздрогнула и вскинула голову: там, на высоте семи метров, сидел Михаил и хитро подмигивал ей: "Ай-я-яй!"

- Подумаешь, важность какая, - Лиза и не стронулась с места.

- Сергей Петрович, я пришла вам кое-что сообщить про массивы-гиганты, говорила Катя, все еще волнуясь и тяжело дыша от быстрой ходьбы. - У них отрицательная остойчивость. Зеленин сказал.

Воронов взял ее за руку, с минуту шел молча к морю.

- Знаю, - наконец произнес он. - Уж проверил.

- Но ведь их опасно устанавливать!

- На то я и инженер, чтобы не бояться таких опасностей. - Воронов сорвал тальниковый прут, подошел к самому приплеску. - Присядьте. Чего вы волнуетесь? - указал он на большой валун.

Катя села и невольно оглянулась - отсюда их не видно было - заслоняла скала.

- Я вас не понимаю, - сказала она, с недоумением пожимая плечами.

- А чего же тут понимать? Кому-то надо исправлять ошибки. Дело стоять не должно.

- Но нельзя же молчать!

- А я и не собираюсь молчать, - задумчиво произнес Воронов, чертя прутом по влажному песку.

Они старались не смотреть друг на друга, испытывали какую-то странную неловкость, молчали... Но говорить ему хотелось с ней, только совсем о другом, о том, что она пришла к нему, пришла сама, и массивы тут ни при чем... Все проще и важнее - он ждал ее, ждал последние дни и ночи, и сам хотел к ней, и пошел бы, если бы не эта дьявольская занятость, если бы знал, что она выйдет навстречу...

- Значит, зря я сюда шла, - сказала она наконец.

- Нет, почему же! Очень даже не зря... Очень. - Он смотрел на нее как-то растерянно и робко улыбался. - Хотите знать - я бы сам к вам пришел.

Она встала.

- Сергей Петрович! Сережа, милый!.. - она бросилась ему на грудь и вся тряслась и плакала, приговаривая: - Прости меня, прости...

Он целовал ее прохладные, отдающие морской влагой волосы и бормотал:

- Ну что ты, что ты, глупая! За что же? За что?

11

Голубые стены лукашинского коттеджа в летний день совершенно тонули в густой листве амурских бархатов, кленов и ясеней. Здесь, у бугристых, выпирающих из земли корней таежных исполинов, было тихо, свежо и тенисто. Лучшего места для отдыха и не найдешь. Лукашин любил под вечер растянуться в гамаке с газетой в руках, слушать заливистый хохот своей многочисленной неугомонной детворы и добродушную воркотню дородной супруги, оберегающей цветники.

Вечернее солнце с трудом пробивалось сквозь заслон деревьев: в подсвете красноватых лучей трепетали серебристые перистые листья бархата и мельтешили в глазах, как морская рябь. Лукашин отложил газету и, закинув руки за голову, долго смотрел на протекающее сквозь листья синее небо и думал о том, что вот прошел еще один день, что завтра будет новый, что дни, в сущности, так мало отличаются один от другого, как и эти листья.

- Сеня! - послышался от цветников голос жены.

- Аиньки!

- К тебе Петя пришел.

- Так пусть проходит, - не вставая, сказал Лукашин.

От дома шел Синельников, одетый, как всегда, щеголевато - он был в светло-сером костюме и кофейного цвета шляпе.

- Ну, что стряслось? - спросил Лукашин. - Ты, деятель, и после работы не даешь покоя. - Он, кряхтя, стал подниматься.

- Да вот распоряжение о закладке фабрики пришло, - подал Синельников депешу. - Пришел посоветоваться, кого послать завтра на рудники.

Лукашин прочел бумагу.

- Ну и кого думаешь? - спросил он.

- Мне думается, Воронова надо послать, - предложил Синельников. Закладка фабрики - дело ответственное. К тому же там строительство жилого поселка идет скверно. Может, пристегнем ему и поселок? Я думаю, он двинет дело.

- Правильно мыслишь, деятель. Он потянет. Феня! - крикнул Лукашин, обернувшись к жене. - Принеси-ка чего-нибудь из графинчика!

- Сейчас.

Над гамаком, раскинув свои пестрые крылья, спланировал дятел и, усевшись неподалеку на толстый ясень, начал деловито постукивать носом. Лукашин с минуту наблюдал за ним. Потом перевел свои робкие глаза на Синельникова, усмехнулся:

- Видал, птаха какая? Порхает, суетится, а дело свое делает и место свое знает. Не лезет в соловьи. Так вот и в жизни, деятель, важно занять свое место.

- Правильно, Семен Иванович! Да не каждый знает, какое место отведено ему, - сказал Синельников в тон Лукашину, с оттенком многозначительности.