Наказанный развратник - [4]

— Ну как? — озабоченно спросила Полина, заглядывая ему в рот. — Это кофе по-нормандски!

— Хм… ты в него что-то добавила?

— Ну да! Я же говорю — по-нормандски. Это когда в кофе добавляют немного кальвадоса. Как тебе?

— Здорово! Только, по-моему, это кальвадос, в который добавили немного кофе. Думаешь, его можно пить по утрам?

— В Нормандии — можно!

— Да, но… мы же в Бретани.

Полина со стуком поставила на стол чашку.

— Если тебе не нравится мой кофе, то так и скажи!

И Саше пришлось выпить две кружки, чтобы доказать, что ему все нравится. Потом они ели гребешки, тушенные в сидре, морского черта под соусом из крабьих ног, паштет с водорослями, масляный пирог и блины с соленой карамелью. А потом Полина сказала, что она безобразно растолстела, и они раза два совершали по утрам пробежки по пляжу и питались галетами и кофе — без сахара и без кальвадоса. В результате пробежек Полина схватила насморк, и теперь по утрам они просто валялись в постели, слушая шелест прибоя и крики чаек.

— Сходишь в магазин? — попросила Полина за пару дней до отъезда. — Нам надо бутылку вина… нет, две бутылки. И палочку корицы.

— Четыре бутылки водки и две ириски!

— Что?

— Ну, анекдот такой.

Саша рассказал анекдот в надежде, что Полина отвлечется и забудет про магазин — очень уж ненастный был вечер. Но Полина не забыла.

— Глинтвейна хочется, — сказала она. — И еще на завтра бутылка останется.

— А что будет завтра?

— Не знаю. Но что бы ни было, бутылка не помешает!

С этим трудно было спорить, и Саша побежал в магазин. Корицы он не нашел, а на обратном пути вымок до нитки. Полина отправила его греться под душем и занялась глинтвейном. Он и без корицы вышел на славу, и они с удовольствием потягивали горячее вино в тишине, под шум дождя и шмыганье Полининого носа.

— Ты сейчас пел в ванной, — вдруг сказала Полина. — Я только не разобрала, что именно.

— Да я уж и сам не помню. Я часто там пою.

— А я раньше не слышала.

— Ну, я обычно тихонько.

— И что поешь?

— Да разное… всякие теноровые партии в основном, — признался Саша. — Которые мне петь не положено, а хочется. Вот и пою, пока никто не слышит.

— Ой, правда? — оживилась Полина. — А какие? Каварадосси, да?

— Ну… да, и его тоже.

— А еще? Ленского, да?

— Да.

— А еще?

— Ну… Вертера.

— А у Вертера ведь есть и баритоновая версия? Та же партия, но для баритона, да?

— Есть. Тоже хорошая. Но теноровая красивее. И даже не то что красивее, не в этом дело… Она другая. В ней такое отчаяние, такой зов, на который нельзя не откликнуться. И даже не так… Не могу объяснить. Сёма бы смог, у него хорошо получается, а я вот не умею.

— Нет-нет, я поняла. Бессердечная женщина эта Шарлотта, как можно было отвергнуть такого Вертера!

Полина вздохнула и хлюпнула носом.

— У тебя ноги холодные.

— Я носки где-то потеряла, — отмахнулась она. — Значит, Вертер, говоришь…

— У меня в детстве пластинка была. С этой самой арией. Потом отец по пьянке разбил, так жаль было.

— Он много пил, да?

— Много. От этого и умер. Как раз в тот год, когда я в музыкальную школу пошел. Даже в тот же день. Мама на работе была допоздна, я пришел, не мог дозвониться. Но у меня свой ключ был всегда, а то он, когда засыпал, ничего не слышал. И тут тоже я подумал, что спит, в квартире тихо. Я разделся, захожу на кухню, а он там… лежит.

Саша выбрался из-под пледа и спустил ноги на пол. Пол был ледяным.

— Ты куда? — встревожилась Полина.

— Носки принесу. Налить тебе еще?

— Налей.

Полина пристроила свой бокал на подлокотнике и принялась надевать носки.

— Ты мне раньше никогда про это не рассказывал.

— Я плохо помню, если честно. Не то чтобы плохо даже, а как будто это был сон. Я вообще только и запомнил, как он лежит на полу, глаза стеклянные… а в уголке рта крошки прилипли от сухаря, который он перед этим грыз. Знаешь, как у ребенка, который ел и испачкался. И у меня в голове от этого все перевернулось — будто это он ребенок, а я взрослый и должен ему помочь, а помочь уже не могу. Потом похороны, поминки, вот это все как в тумане. Только и запомнил эти крошки. Хорошо, что музыкальная школа тогда у меня началась. Это было большое утешение. Хотя я тогда в таких категориях об этом не думал. Но это было именно оно.

Саша проспал бы до самого обеда, но Полина поднялась ни свет ни заря и сразу зашумела на кухне миксером. Пришлось и ему вставать.

— Что у нас будет на завтрак? — спросил он, сонно разглядывая набор ингредиентов. — Круассаны с креветками? Крыло ската в шоколаде? Луковый суп с карамелью?

— Это на обед, — сказала Полина. — Не сбивай меня… сколько сахара я положила?

— А почему три чашки? Мы кого-то ждем?

— Что? Нет, это я так… я же говорю, не сбивай! Раз, два… кажется, хватит.

Она задумчиво заглянула в кастрюльку, положила ложку мимо стола и вздрогнула, когда та со стуком упала на пол.

— Вот теперь точно кто-то придет, — засмеялся Саша.

— Почему?

— Ну примета такая.

Ветер качнул ветку дерева за окном, и по столу поплыли солнечные пятна. Первый ясный день за все это время… Полина приоткрыла дверь на балкон, и по ногам тянуло сквозняком, но Саша не стал закрывать. Когда еще выпадет такой денек!

Он чистил зубы и размышлял о том, как бы уговорить Полину уехать попозже, когда его слуха коснулся смутный отзвук знакомой мелодии. Саша замер и прислушался. Что это… Вертер? Да, он самый! Полина нашла и слушает после вчерашнего разговора.