Наказанный развратник - [33]

— Я ничего не сломал… погоди, какой билет?

— Ну на самолет! Там только на завтра есть. Я с работы уже отпросилась…

— Полина, стой, погоди. Зачем тебе билет? У меня все нормально, я связки только растянул, плевое дело. Посижу немножко дома и буду как новенький. Мне надо было тебе сразу сказать, извини, я тут что-то закрутился… Виноват. Больше не повторится!

— Ну я все равно… я на работе уже сказала.

— Да ну, слушай, зачем такие жертвы? У тебя там и так сложно сейчас, вон даже на премьеру не отпускают.

Полина вдруг перестала всхлипывать, и в трубке воцарилась пугающая тишина, Саше даже показалось, что связь оборвалась.

— Полин?

— Кто меня не пускает на премьеру? Саш, ты о чем?

— Ну ты же мне сегодня днем еще написала, что не сможешь приехать.

— Я не писала. Как это я не смогу? У меня отпуск, и билеты уже, и платье… Саш, ты чего?

Саша снова взялся за свой телефон. Вот оно, сообщение от Полины, в пять с чем-то.

— Полин, тут недоразумение. Я потом объясню. Это из-за… ну, ты понимаешь. Потом. А ты приезжай конечно, когда тебе удобно. Хочешь — завтра. Или, может, лучше я сам к тебе приеду. Тут с премьерой, наверное, не получится. Я, наверное, не буду петь. Ногу вот только подлечу — и к тебе. Так что ты, наверное, выходи завтра на работу. Я уже скоро буду, чего тебе лишний раз мотаться туда-сюда.

— А как же… а «Дон Жуан»? — только и смогла выговорить Полина.

— Я тебе перезвоню попозже и все расскажу. Ты только не беспокойся, все в порядке.

Уговоры не беспокоиться всегда производят обратное действие, и Полина, разумеется, разволновалась еще больше, но дисциплинированно попрощалась, взяв с него обещание, что он ей все-все расскажет сегодня же вечером.

— Ну вот, — сказал Саша, возвращая телефон, — еще и Полина… хочет приехать.

— Это ничего. Она здесь будет в такой же безопасности, как в Париже. Он просто не может ее увидеть.

— Да я знаю. А он тоже может так сделать, чтобы ты чего-то не видел?

— Да. Этот бар, о котором ты рассказал… как его, «Фея Драже»? Для меня там по-прежнему цветочный магазин.

— Слушай, а почему он тогда в прошлый раз не сделал для тебя невидимой ту свою машину? Если вы с ним умеете проделывать такие штуки.

— Потому что она находилась в театре. Это не его территория, тут такой фокус не пройдет, — сказал Сёма рассеянно. — Хотя он и без этого может натворить бед. М-да… вот так фокус.

— О чем это ты?

— Бедная Верочка…

Саша замер. Внутри снова шевельнулась тревога. Сёма сокрушенно покачал головой и вздохнул:

— Что же теперь будет с ее книжкой?

11

Дети заскучали по цивилизации и с утра укатили в город. На даче воцарилась тишина, и целый огромный ясный день оказался в единоличном распоряжении Веры. Вообще-то ей надо было поехать с ними, но она решила остаться и поработать спокойно, в тишине и одиночестве.

Насчет работы она, разумеется, слегка лукавила сама перед собой: драгоценные утренние часы были потрачены на сборы и всякую суету, от которой трудно было остаться в стороне. Ее поминутно о чем-то спрашивали и вообще зудели над ухом и мешали сосредоточиться.

А когда наконец все умчались и все в доме затихло, наступила середина дня — самая сердцевина, солнечная, звонкая, пустая, дырка от бублика, остекленевшее время, совершенно непригодное для работы. Она и не пыталась браться за дело, ждала вечера. И так приятно было послоняться по пустым комнатам, выпить чаю на веранде под умильными взглядами заскучавших собак, которые жаждали внимания, ласки и сдобного печенья. Потом они все втроем перебрались в сад, и Вера устроилась на скамейке, жмурясь на солнце. Где-то в доме остались темные очки и шляпа, да и черт с ними.

Налившаяся цветом сирень тяжело навалилась на забор, надежно отгораживая Веру от соседей справа. Она прикрыла глаза. С той стороны сирени назойливо гундели голоса, но она не различала отдельных слов, они сливались в ровный гул, почти музыкальный и приятный для слуха.

Когда-то сирени здесь было больше. Давным-давно, когда на месте нынешнего просторного дома стоял другой, поскромнее, да что там — совсем крохотный, в два окна, домик кума Тыквы. Его построил дед, Никанор Иванович, своими собственными руками. И все в том домике было устроено и подогнано складно и ладно, ровно и весело. И казалось, простоит домик еще сто лет. Но рукастый дед Никанор не вернулся с войны, пропал без вести под Курском. А сыновьям его мастеровитость по наследству не передалось, они что-то переделывали на свой манер, чинили и перестраивали, и чего-то там напортачили с проводкой, и сгорел веселый домик дотла, когда Верочке было шесть лет. Приехали они в первый день летних каникул — нет дома. Ну что ж, главное — все живы-здоровы, жизнь продолжается.

Новый дом выстроили уже попросторнее, для разросшегося семейства. Его Вера тоже полюбила, и сейчас любит, хотя все здесь переменилось. Вместо картошки со свеклой — газон, вместо парника — столик для пинг-понга. Из прежних построек осталась одна баня, в которую Вера нынче не ходок — врач запретил. Да и невелика потеря, она и раньше не была большой охотницей до этого дела. И бани, откровенно говоря, побаивалась.

Как-то раз, еще в детстве, собрала ее мама мыться, и стояла Верочка во дворе со свежим березовым веником в руках, и краем глаза приметила — что-то черное и худое мелькнуло на костлявых ножках, проковыляло за ее спиной и скользнуло в предбанник… Верочка закричала, сбежался народ, но никто ей, конечно, не поверил. Да и она сама себе не верила, так убедительно ей рассказали, что ничего такого быть не могло. А в другой раз, чуть позже, она была уже взрослее, мылась в бане одна и вдруг услышала, как хлопнула дверь на улицу, но на ее оклик никто не отозвался. Выглянула — никого, только дверь за ее спиной вдруг сама собой пошевелилась и заскрипела, и слышно было, как внутри что-то зашуршало-поползло по углам… Хорошо, во дворе в будке сидел Рыжий, он ее ни о чем не спрашивал, ни в чем не убеждал, выскочил и залаял на кого-то невидимого, и потом все сторожил ее, крутился рядом, навострив уши, и шерсть на загривке дыбилась. Такой был пес, умница и добряк, все понимал, всякую мысль чуял, один-единственный во всем славном собачьем племени. Нынешние красавцы Гриня и Бруня — Лоэнгрин и Брунгильда — тоже симпатяги, но Рыжий… он один такой был на всем белом свете.