Наказанный развратник - [12]

Она явно была поражена собственной смелостью, но Сундуков неожиданно для всех откликнулся на ее просьбу с энтузиазмом.

— А и правда, оставайтесь и посмотрите! Артистам нужна аудитория. Это дисциплинирует, — сказал он многозначительно и сердито зыркнул на Сёму.

Вася, стараясь не шуметь, устроилась на стуле, крайнем в ряду.

— Ну давайте, — сказал Ваня бодро, — удачи вам!

— Уже уходишь? — обрадовался Сундуков.

— Ага. Еще час назад должен был уйти, да увлекся тут с вами… Это моя любимая сцена! И еще последняя, с ужином. Особенно самый конец, когда там вот это: тум-тум-турум-тум, бум! Это… космос! И кругом огонь, и грохот, и тени мечутся по стенам, и все проваливаются под землю…

Словно что-то вспомнив, Ваня посмотрел на Васю и торжественно заключил:

— А Дон Жуан в этой сцене должен быть голый. Возможно, у нас так и будет. Сёма уже почти согласился.

Он солнечно улыбнулся, помахал всем рукой и ушел, а Вася осталась сидеть на своем стуле, и на нее было жалко смотреть.

— А разве это не он… не Ваня поет Дон Жуана? — спросила она упавшим голосом.

— Нет, — сказал Сёма. — Ваня ведь тенор, его партия — дон Оттавио. Ну, жених донны Анны. Подкаблучник и вообще банальная бесцветная личность.

Вася вздохнула и покосилась на закрывшуюся за Ваней дверь.

— А Дон Жуан у нас Сёма, — сообщил Саша. — Он соблазняет по десять женщин за одну ночь! Не Сёма то есть, а Дон Жуан.

— Ничего себе, — грустно сказала Вася.

Она снова посмотрела на дверь, разгладила юбку на коленях и постаралась изобразить вежливое внимание.

То ли наличие аудитории действительно дисциплинировало, то ли Сёма усовестился, но только он больше не шалил и послушно выполнял указания Сундукова. А Саше с самого начала работалось легко. Он и не ожидал другого, и даже привычное чувство вины за эту легкость, которая не была его заслугой, на время отступило. Они споткнулись, только когда дело дошло до статуи. Ваня ушел, и вместо леденящей кровь реплики Командора в воздухе повисла пауза.

— Ну что он там? — Сундуков зашуршал страницами. — Погодите, сейчас, я скажу за него. Где это было… Вот. А, нет, не оно.

…Di rider finirai pria dell' aurora!(6)

Саша вздрогнул. Его вдруг обдало холодом. Он мельком глянул на дверь — снова сквозняк? Нет, дверь была закрыта.

— А, сами справились? — Сундуков поднял глаза. — Сёма, давай тогда и остальной текст за Командора, сколько его там, того текста… Ну, дальше!

— Chi ha parlato?(7) — тихо проговорил Сёма.

Саша, стряхнув внезапное оцепенение, вопросительно посмотрел на него… и по Сёминому взгляду сразу понял, что ему не показалось.

Реплику Командора Сёма не произносил. Это был не его голос. Это вообще был… не голос, а странный тяжелый гул, который отдавался во всем теле и вонзался ледяной занозой в позвоночник.

— Вы заснули там? Эй! Да что с вами такое сегодня!

Сундуков похлопал в ладоши, привлекая их внимание. Кажется, он ничего странного не заметил. Как и Вася… Словно прочитав Сашины мысли, Сёма обернулся к ней и вкрадчиво спросил:

— Василиса, а вы слышали сейчас, как Командор говорит?

— Что? Простите, я…

Вася оторвала затуманенный взгляд от листочка с Ваниным автографом, растерянно заморгала и улыбнулась им виновато и счастливо.

4

Котики Люша и Тотоша были мужем и женой. Если б не это, Саша принял бы их за брата с сестрой, до того они были похожи: невысокие, округлые, подвижные и уютные… одно слово — котики. Вера за глаза называла их «котики-скотики» и сетовала на семейственность в театральном мире и на то, что Люша, заурядное, но вполне пристойное драмсопрано, всюду таскает за собой на прицепе бездарного Тотошу и отказывается выступать без него. «Ну что ты, Верочка, это же так мило, такая супружеская преданность», — говорил Ваня, который был дружен с котиками и всегда за них заступался. «Могли бы расстаться хотя бы на один спектакль, — ворчала Вера, — никто не запрещает ему сидеть в партере и бросать ей оттуда не сцену цветочки. Можно прямо в горшках». Впрочем, на репетициях она держалась дружелюбно и вместе с остальными подбадривала Тотошу, который боялся лезть на крышу.

Первая репетиция в декорациях прошла вполне успешно: Тотоша ни разу не уронил сверху ни мушкет, ни шляпу, почти не путал слова и не цеплялся в ужасе за стоящего рядом Сёму. Люша торжествующе объявила, что медитация помогла, но Саша подозревал, что дело тут не в медитации. Интересно, а другие тоже это понимают? Вряд ли. Точно не Ваня и не Вера. Разве что бедный бездарный Тотоша, которого бойкая женушка пропихнула в спектакль, где прекрасно могли без него обойтись… как и без Саши. Он встретился взглядом с Тотошей, улыбнулся и помахал ему рукой. Тотоша в ответ состроил гримасу, которая по идее должна была выражать кровожадность:

— Voglio ammazzarlo, vo' farlo in cento brani!(8)

Саша отвел глаза. Он никогда не любил эту сцену: жалко было простофилю Мазетто, которому сейчас достанется на орехи от Дон Жуана, присвоившего одежду Лепорелло и его доброе имя. И Сёма каждый раз отделывает его с таким холодным расчетливым цинизмом… откуда это у него, интересно? Разве ему это свойственно?

— Эй вы там! Не свалитесь! — вдруг вмешался Сундуков.