Наивный человек среднего возраста - [18]

Она резким движением захлопывает крышку чемодана, словно хочет подчеркнуть твёрдость своего решения.

— Жаль, конечно, что у меня нет никаких научных интересов и стремления изучать ещё оставшиеся кое-где заброшенные уголки планеты — Анды, Африку, Балканы, а завтра, может, и Южный полюс, если кому-то придёт в голову открыть там посольство. Потому что такой будет твоя судьба, если ты вообще останешься в этой системе.

— Спасибо, — киваю я. — К счастью, мнение моего шефа несколько иное. И то, что я говорил тебе утром, чистая правда. «Поработаешь, — сказал он, — в Софии, потом переведём тебя в Рим или Париж».

— Когда тебя переведут в Париж, пошли мне телеграмму. Я приеду, если моё положение не изменится, — спокойно отвечает Элен, хватаясь за ручку чемодана, чтобы опустить его на пол.

Я помогаю ей, она не возражает, но моя галантность не в состоянии растопить её холодность, с таким видом айсберга ей место разве что на Южном полюсе или где-нибудь у чёрта на куличках, и если в этот момент меня берёт зло, то только на то, что она посылает меня ко всем чертям, а не я её.

Моя жена кладёт очередной пустой чемодан на освободившееся место на кровати и продолжает укладывать свои роскошные тряпки. А я принимаюсь обдумывать ситуацию с практической стороны, потому как вижу, что ничего изменить уже нельзя и ещё потому, что у меня нет привычки драматизировать происходящее.

— Твой билет у шофёра, — говорю я. — Насколько я понял, самолёт улетает в пять. К сожалению, у меня деловое свидание, так что я приеду прямо на аэродром.

— Можешь не приезжать.

— Нет, приеду. И не столько ради тебя, сколько потому, что, как и ты, люблю соблюдать приличия. А раз так, то будь добра, скажи, какой предлог ты использовала для отъезда?

— «Мама тяжело больна».

— И ещё одно, уже не формальность, а по существу: ты уезжаешь на время или навсегда?

— Всё зависит от тебя. В общем, считай, что твоё семейное положение такое же, как и служебное. Но сюда, в Софию, я возвращаться не намерена. Коллеги у тебя, безусловно, симпатичные, а жёны их ещё симпатичнее, только я не желаю терпеть ни насмешек, ни сочувствия этих симпатичных людей за своей спиной.

— Ты всегда была очень ранима, — сочувственно бормочу я. — Вот ты действительно слабый человек, Элен, хотя и считаешь слабым меня. Но оставим это. Увидимся на аэродроме.

Я уже поворачиваюсь к двери, когда она снова поднимает голову от чемодана:

— Скажи лучше, правда, что ты убил этого чёрного генерала? А какая хоть приблизительно была сумма? Ведь если ты что-то делаешь, милый, то в результате всегда оказывается, что ради денег, не так ли?

* * *

Никакого свидания у меня не назначено, и я возвращаюсь в посольство, просто чтобы не быть с женой, и поскольку сейчас меньше всего меня привлекает мрачная комната с видом на грязную стену, решаю зайти в кабинет к Адамсу.

Не успеваю я войти, как он говорит:

— Только что узнал о ваших семейных неприятностях. Искренне сочувствую и надеюсь, что всё кончится благополучно.

Адамс, очевидно, имеет в виду мнимую болезнь моей тёщи, если только он не пронюхал что-нибудь и о моём конфликте с Элен. Последнее, однако, маловероятно, так что я считаю уместным поблагодарить его за отзывчивость. Затем перехожу к интересующей меня теме:

— Не сможете ли вы уделить мне несколько минут, я здесь новичок и хотел бы посоветоваться по некоторым вопросам с таким опытным человеком, как вы.

— Конечно, пожалуйста, — с готовностью поднимается со стула Адамс. — Но к чему комплименты, я так же опытен, как и вы новичок.

Мы усаживаемся в кожаные кресла перед большим светлым окном, выходящим в сад посольства, и это окно ещё раз напоминает мне о том, что Адамс расположился в чудесном кабинете, который должен был бы занимать я.

— Печать — дело, близкое к культурной деятельности, — говорю я. — Ваш опыт, я думаю, был бы для меня полезен.

— К сожалению, я практически не занимаюсь никакой работой, — разводит руками хозяин кабинета. — Но, если хотите, можем выпить немного бурбона…

Он наклоняется к шкафчику-холодильнику, предусмотрительно поставленному рядом с креслом, достаёт бутылку бурбона и бутылку содовой, берёт с полки под столиком два стаканчика и наливает.

— Но ведь вы, если не ошибаюсь, здесь уже второй год, — позволяю себе заметить я.

— Будь я здесь хоть десятый год, мой опыт, пожалуй, не стал бы богаче, — отвечает Адамс и делает глоток.

Я следую его примеру, ожидая продолжения рассказа.

— Может, это и впрямь унизительно, но должен признаться, что вся моя работа сводится к следующему: Франк, который знает болгарский язык или считает, что знает его, просматривает по утрам газеты и делает мне устный обзор, потом я докладываю послу, повторяя, в сущности, то, что слышал от Франка. В результате этой оживлённой и плодотворной деятельности в конце месяца посол готовит свой письменный отчёт, в котором суммирует то, что слышал от меня и что я слышал от Франка, и что, разумеется, прекрасно известно нашему министерству, потому что они там тоже получают болгарские газеты.

— Но вы же встречаетесь с людьми…

— Да, с коллегами из западных посольств, которые столь же осведомлены, как и мы. Иногда мне удаётся узнать о каких-то политических слухах, чтобы приукрасить ежемесячный отчёт посла. Вот и всё.