Наивность разрушения - [8]

***

Контора моего друга располагалась неподалеку от Машенькиного дома, в переулке, который иначе как разбитым назвать не могу, в одноэтажном особняке псевдоклассицистского стиля, с забавными полуколоннами, производившими впечатление бумажных. Возможно, чутко внимающие моему рассказу уже отметили мои любовные попытки представить Великий Столб едва ли не живым и очень трогательным существом, внутренние противоречия которого отчасти снимаются моей, в данном случае как бы верховной, любящей волей, а кремль подать как древний, могучий символ славы и несокрушимости. Заметили, очевидно, и то, что моя симпатия к Перстову, при всем ее прерывистом характере, в разные периоды с разной силой проявляющемся, имеет для меня смысл сообщения с действительностью, осторожного и печального оперирования с весьма убедительным примером того, насколько мир текущей жизни странен, опасен и, собственно говоря, бессмыслен. Но главной заботой моей любви в этом хаосе движения, борьбы и драмы была, разумеется, продавщица из книжного подвальчика, умеющая умопомрачительно балансировать на узкой лесенке. С мыслью о ней, исступленный, неухоженный и окрыленный неясными надеждами, я повлекся в неизвестность, мечтая поставить у входа в нее крепкую и надежную фигуру сторожа. Эту роль мысленно я отводил уже Перстову.

Мой друг заслуживал доверия. Прежде беспорядочный и рассеянный, несколько времени назад он ко всеобщему изумлению мобилизовался и собственными руками, начав на пустом месте, создал торговую фирму "Феникс". Не знаю, чем торгует Артем-"Феникс", думаю, что многим, всем, что подворачивается под руку, как торгуют у нас сейчас все эти расплодившиеся фирмы и акционерные общества, разве что не тем лишь, что по карману простому смертному; уверен только, что в своей предпринимательской деятельности глава фирмы Перстов старается следовать букве закона. За ним, сколотившим состояние, окружающие вдруг подметили невиданную красоту, элегантность, щедрость, некое общее безоговорочное великолепие; всюду получил признание его роскошный ум. Его разительное несходство с нечистыми на руку дельцами завоевало ему популярность в городе, и мой друг уже находился на том рубеже современности, когда человеку, желая не без подобострастия выразить упоение им, начинают прочить депутатский мандат. Все сделанное Перстовым представлялось мне, во всяком случае в том состоянии, в каком я двигался от Машеньки к "Фениксу", горой, воздвигнуть или разрушить которую дано лишь человеку с недюжиными, фантастическими задатками.

Но и я не мал. Во мне вдруг заклокотала ярость. Теперь я стремился не только решить, с чужой помощью, свои жгучие проблемы, но и отстаивать за собой право на некую идею или даже себя как идею, отстаивать хотя бы ценой жизни, страданий и абсурдных выходок. Этот мимолетный, но потрясающий фанатизм заставил меня резко приподнять брови домиком и устрожить взгляд, однако походку сделал судорожной, вихляющей, за что меня ругали прохожие, которых я в своем неистовстве толкал. О, это, разумеется, только миг, и все же в нем, как в капле воды, отразилась существенная или даже вся тайна моей души, в нем выразилось, что я, любя Наташу и становясь ради нее на путь опрометчивых поступков, угрожающих моему достоинству, моей какой-никакой репутации, не могу не вмещать в любовь к ней и любовь к Перстову, и любовь к моему драгоценному городу Великостолпинску. Не любя жизни, ибо она является гнездом зла, отчаяния, смерти (она является скопищем всякой грязи, а все грязное - это несвобода, я же ушел от грязи, читай суеты, в чистоту в свободу, хотя, естественно, не перестал жить), я в то же время не могу даже вообразить, что это способно как-то отразиться на отношении ко мне со стороны Перстова и города Великого Столба в целом и что они способны в том или ином случае предать меня. Следовательно, и Наташа, как бы она ни повела себя со мной в будущем, в высшем смысле меня не предаст, не обманет!

Я шел и думал, что, войдя в контору моего друга, буду весел и порывист и скажу ему: послушай, я сыт, меня накормила твоя невеста; или: я свободный орел, парящий в поднебесье. Будь я немного чувствительнее и сентиментальней, я бы сказал, что моя душа надрвалась, я и говорил это себе, впрочем, я довольно, почти достаточно чувствителен, и мне в моем порыве хотелось плакать, хотелось ясно и определенно, до натурализма, очутиться маленьким мальчиком между большими взрослыми людьми, властными решать мою судьбу и вся моя власть над которыми состояла бы в том, что они не только могут, но и обязаны решить мою судьбу. Мне виделось, что я очутился между Наташей и Перстовым и жду их решения. Мне казалось, я вопросительно, испытующе, дико заглядываю им в глаза.

После утомительного объяснения с секретаршей, я наконец попал в перстовский кабинет. Мой друг велел приготовить нам кофе, и мы расселись в удобных креслах. Его действия прокладывали путь к большому, обстоятельному, русскому разговору, и я понял, что он просто отмахнется от меня, если я начну со своих бед и нужд, если попытаюсь увильнуть от пространного изложения своих воззрений, которые ведь могли и измениться с тех пор, как мы виделись в последний раз. Трудно сказать, что отражала его забота о моих воззрениях, привязанность ко мне или желание поразвлечься. Он не принадлежал к людям, дружба с которыми выливается в теплые, едва ли не чувственные формы, он привязывался к человеку крепко, даже взыскующе, но как-то без любви, словно это происходило с ним в бессознательном состоянии. Он знал, что я влачу одинокое полунищенское существование в деревянном доме на окраине, и его душа, приняв меня во внимание, честно опечалилась, что ей своевременно не открылась возможность хорошего подвига, который привел бы его ко мне во всеоружии щедрой помощи. Надо же, вышло так, что я сам пришел к нему. Хотя, может быть, с протянутой рукой. Может быть, с другой стороны, он все же каким-то образом влиял на меня издали, торопя поскорее прийти. Он сокрушался заодно со своей душой, однако сама полированная красота его кабинета свидетельствовала, что мы обретаемся на разных полюсах и он, Перстов, вправе гордиться силой своего магического воздействия, а у меня такой силы нет, и он осуждает меня, даже склонен изобличать мою лень, какую-то социальную бездуховность, тогда как с помощью можно и повременить - следует сначала разобраться, не принесут ли подачки в моем особом случае больше вреда, чем пользы.