Нахимовский Дозор - [12]

– Ну да, ну да, – иронично хмыкнул Бутырцев и возразил: – Зачем ему? Мы же Иные. Жить можно долго. Деньги с нашими возможностями нажить можно легко. Вас геройствовать потянуло, Светлый?

– Нет, не геройствовать. Отчизну защищать. Вам, Темному высоких степеней, не понять, – резко ответил Родимцев и смутился. – Простите, ваше высокоблагородие.

Помолчали неловко.

– Не хотите ли, Юрий Николаевич, в Дозоре послужить? У меня место есть вакантное. Работа для такого храбреца, как вы, для человека обстрелянного. И денежное довольствие повыше будет.

– Увольте, господин Бутырцев. Не мое это дело – упырей непослушных да оборотней глупых ловить.

– Выше берите. Посложнее дела-то будут. Интересные и отчаянные. Заодно и магией сполна овладеете, – искушал простодушного пехотного прапорщика опытный дозорный.

– Нет, не мое это дело – в хитросплетениях Иных дел разбираться, – подумав, ответил Ростовцев. – Не мое.

– Тогда до свидания, Светлый. Сумрак даст – свидимся. Берегите себя.

Из уст Темного такое пожелание могло бы выглядеть издевкой или угрозой, но Ростовцев понял, что на этот раз все сказано от чистого сердца.

Нырков в порыве чувств просто обнял боевого товарища и пожелал:

– Пусть тебя Свет бережет.

– И тебе, друг, Светлого пути. До встречи.

II

После этого разговора дозорные долго ехали молча.

Нырков рисовал в уме картины кровопролитных боев, героических схваток, в которых показывал неслыханное мужество. Ему виделись награды, за которыми по пятам следовала слава. Или слава катилась впереди героя и наград? Ведь пока представление к Георгию дойдет до Государя, пока он подпишет рескрипт, пока курьер привезет документ с Его подписью и вожделенный крест в Севастополь – это же сколько времени понадобится? Конечно, главнокомандующий может его и своей властью наградить. Прямо после боя. Прямо в госпитале, куда доставят израненного, но молча переносящего неслыханную боль героя. Но чем может наградить генерал-адмирал? Не Георгием же четвертой степени – единственной достойной его подвигов награды. Да и то – какой Георгий мичману? Это что же он должен такое совершить, чтобы полковничий орден заработать? Убить, нет, самолично захватить командующего одной из союзных армий? Сен-Арно? Тот, по слухам, умер уже без его, Филиппа Ныркова, участия. Кто там теперь у французов – Канробер? Или лучше пленить главнокомандующего у англичан – старика Раглана, который еще при Ватерлоо руку потерял и потому носит сюртуки необычного покроя, с чудными рукавами? Их еще его именем называют, рукава эти. Ну, какая же доблесть в том, чтобы захватить калеку… Нет, Даша не оценит, она девица добросердечная к людям.

При чем тут Даша? Ну а кто? Неужели в Севастополе еще остались дамы и девицы? Неужели адмиральские дочери не покинули осажденный город? Или они тоже вносят свою скромную лепту, дежуря в госпиталях и собирая средства на помощь раненым? Ну… тогда… тогда барышни обязательно восхитятся его подвигами!

Все же Раглан – скучный пленник. Так, может быть, прокрасться под покровом ночи… нет, в Сумраке… к главнокомандующему турок кроату Омер-паше, в кровавой схватке (непременно кровавой!) побить его янычар и приволочь пред светлы очи генерал-адмирала князя Меншикова? Но турок русские всегда били, таким подвигом не прославишься. Тут надо целый турецкий штаб в плен брать. А что? Он врывается в турецкий шатер с горящим факелом в руке, подносит его к бочке с порохом… Откуда бочка? Она используется адъютантом вместо столика для бумаг. Ага, секретные бумаги! С картой расположения всех союзных войск, укреплений и резервов.

Бумаги придется захватить.

Итак, он подносит факел к бочке и объявляет Омер-паше и его штабу, что берет их в плен, иначе он не побоится пожертвовать своей жизнью…

– И получает удар прикладом по голове.

Нырков взвился как ужаленный. Залился краской и, мучительно заикаясь, выпалил:

– Это м-мерзко! Вы… вы п-подслушивали мои мысли… это… это…

– Извините, голубчик, – Бутырцев не стал дожидаться, когда юноша закончит свою обличительную речь, – и в мыслях не было копаться в ваших мыслях, извините за каламбур, как такой оборот речи французы называют. Просто бывал на вашем месте, понимаю, о чем вы можете мечтать после встречи с офицером, побывавшим в большом деле.

– Точно не читали? Вы ведь Темный, первостатейный, вам раз плюнуть. – Филипп понемногу остывал, но ему было неловко, что его, морского офицера, дозорного, облеченного доверием самого Агния, призванного следить за соблюдением закона Иными… позвольте, это же опять продолжение грез!.. Неужто его мечтания – открытая книга для любого? Положим, Лев Петрович – не любой, а проницательный следователь, но нельзя же так… прикладом по голове – голова может треснуть!

Нырков не удержался, хихикнул. И смутился еще больше.

– Это вы молодцом. Не каждый способен посмеяться над своими мелкими недостатками, – на полном серьезе сказал Лев Петрович, и это сразу вернуло Ныркову уверенность в себе. Захотелось даже сказать Темному спасибо. – И не благодарите, – продолжил Бутырцев сеанс мыслечтения. – Подумайте-ка, любезнейший, лучше вот о чем. В одном полку вдруг собираются четверо Иных. Четверо! Не в каждом российском городе столько встретишь. Это раз. Второе. Все они – молодые люди. Как только была объявлена война, как только в Крыму наметилась интервенция союзников и нависла угроза над Севастополем, так они дружно возвращаются в полк. Что же вам, голубчики, жизнь не дорога? Жизнь Иного? Живи себе долго, не болей, не старей, добро наживай при помощи своих возможностей. Люби, расти детей или играй по-крупному, плети интриги в столичных салонах. Ан нет! Всех потянуло Родину защищать. Неспроста это, ой, неспроста. Прибудем в Севастополь, обязательно проведем ревизию всех Иных, российских подданных, вплоть до потаенных татарских оборотней и ведьм. И надобно узнать, сколько Иных вместе с союзниками в Крым пришло. Что-то мне подсказывает, что с обеих сторон наберется гораздо больше обычного.