Наездницы - [6]

Последней девочкой, с которой я играла, была Милли. Раньше она жила по соседству, но много лет назад ее семья переехала. Она всегда носила с собой куклу. Милли казалась мне нудной, что в нашей семье считалось пороком. Другие люди могли быть нудными и скучными. Атвеллы были интересными.

Но Сэму Милли нравилась. Она любила смотреть, как он ухаживает за своей живностью в террариумах, помогала ему обрезать ветки деревьев до приемлемых размеров и с интересом слушала рассказы о том, как огромная жаба-ага выделяет яд из расположенных по бокам головы желез. Только Сэму удавалось взять такую жабу в руки. Когда это попыталась сделать я, она раздулась так, что стала вдвое больше обычного. Сэм был очень осторожен и внимателен, и это внушало животным доверие. Впрочем, как и людям.

Когда я возвращалась со своих верховых прогулок, мне было неприятно видеть Милли рядом с Сэмом. Поэтому я украла у нее куклу и закопала ее за конюшней. Больше она не приходила.

Сэм знал о том, что я сделала. Я проявила жестокость, которая была ему ненавистна. Желание причинить боль другому живому существу было для него непостижимым. Именно поэтому он не мог ездить верхом. Вонзить шпоры в нежные бока лошади или поднять хлыст на безответное животное? Сэм и представить себе такого не мог.

Ему было за меня стыдно. Мне и самой было немного стыдно за себя, но мы быстро забыли о Милли, растертой в порошок детской памяти.

Кто-то из девочек забормотал во сне что-то бессмысленное.

– Ш-ш, – прошептала Гейтс, – ш-ш, – и бормотание стихло.

Во время нашей первой остановки в Атланте мы с отцом спали в разных номерах. Мы никогда не путешествовали вместе, поэтому я не знала, как мне к этому относиться. Но оставшись в полном одиночестве в своем просторном номере, я долго плакала, а потом била себя по щекам, злясь на собственную глупость и отчаяние. «Это ерунда, – говорила я себе. – Возьми себя в руки!» Я заснула под шум автомобилей, проезжающих под моим окном, думая о том, слышит ли мой отец то же, что и я, и спрашивая себя, бодрствует ли он в своем номере или отключился и уже никак не воспринимает окружающий мир.

Благодаря машинам за окном мне было не так одиноко, хотя ощущать это было ужасно глупо – мужчины и женщины в машинах не были мне ни друзьями, ни даже знакомыми.

Я спрашивала себя, спит ли Сэм или слушает сверчков Иматлы. Мне хотелось знать, что еще он сегодня слышал и чем занимался. Мама наверняка еще не легла. Я знала, что она в это время читает или слушает радио. Если бы меня спросили, что делает отец, я бы ответила, что он все еще внимательно ведет машину, преодолевая поворот за поворотом извилистых горных дорог.

Я подумала о своем кузене Джорджи и чуть не расплакалась. Но я сдержалась. Хватит! Слез, которые я выплакала, мне должно было хватить на всю оставшуюся жизнь. Их хватило бы на две жизни. Или на три.

На следующее утро меня разбудил звон колокольчика. Я подскочила и ударилась головой о кровать Эвы. Она тут же свесила голову вниз, и ее лицо оказалось рядом с моим.

– Ты похожа на летучую мышь, – сказала я.

Она сонно смотрела на меня, а я восхищалась ее нежной кожей и пухлыми щечками.

Я потирала ушибленную макушку и ожидала, когда девочки начнут вставать. Но еще несколько минут никто и не думал шевелиться. Они лежали в постелях, время от времени потягиваясь и зевая. Я никогда не оставалась наедине с таким количеством девочек на такое продолжительное время. Когда-то мама посылала нас с Сэмом на две недели в школу в Иматле. Но потом она решила, что эта школа недостаточно хороша для нас. Зато там я отлично понимала, насколько велика разница между нами и сыновьями и дочерьми сельских жителей. Здесь я своего места пока не знала.

Все девочки продолжали лежать на кроватях, и вид у них был какой-то заторможенный. Эва была самой высокой среди нас, Мэри Эбботт – самой низенькой. Виктория была самой изящной, но чересчур худой: у нее так выпирали ключицы, что она выглядела истощенной. У меня волосы не были ни темными, ни светлыми. Я не была ни высокой, ни коротышкой. Дома я лишь изредка видела других детей. Обучал нас всему отец, а когда мы с Сэмом, бывая в городе, встречались с другими детьми, нас слишком пристально разглядывали, потому что мы были близнецами и наше сходство казалось всем поразительным: нам обоим достался крепкий отцовский нос и его высокие и широкие скулы. Мама говорила, что у нас скульптурные лица. И у нас обоих были мамины волосы: густые, вьющиеся, в крупных завитках, насыщенного золотисто-каштанового цвета. Наше сходство притягивало внимание других людей. Здесь, без Сэма, я была такой же, как все, разве что немного более загорелой благодаря жаркому солнцу Флориды.

Вошла еще одна девушка, судя по форме, из обслуживающего персонала.

– Доброе утро, Доуси, – поприветствовала ее Эва.

Доуси улыбнулась в ответ и начала наливать воду в наши умывальники. После этого все встали и принялись умываться. Умывальники были совсем простыми, покрытыми красновато-коричневой эмалью, но раковины были красиво расписаны изящными цветами. С ободка моей раковины откололся кусочек эмали. Доуси была ниже самой маленькой из нас. Я бы сказала, что в ней не было и пяти футов. Зато она была крепкого сложения. Ее мышино-русые волосы были уложены в высокий тугой пучок, и еще у нее был «ленивый глаз»