Надо всё-таки, чтобы чувствовалась боль - [2]

Да ведь и на самом деле первая часть «Похождений факира» до какой‑то степени сопоставима с установившейся традицией, такой, как в высшем своем проявлении она представлена повестями Льва Николаевича Толстого «Детство», «Отрочество» и самого Горького: «Детство», «В людях».

А Всеволод Иванов предъявляет к себе требование не только вобрать в себя опыт глубоко им чтимых своих предшественников в литературе, но, отталкиваясь от него, идти вперед, экспериментировать, дать читателю новое видение мира, никем до него еще не увиденного с тех позиций, которых требует время, не стоящее на месте, непрестанно. движущееся.

Ведь даже свои официальные автобиографии Всеволод Иванов писал до какого‑то времени (а точнее, до 37‑го года) по‑разному, пока работник по кадрам СП СССР категорически не попросила его выбрать из них какую‑нибудь одну и впредь ее неукоснительно придерживаться, оставив копию ей.

На вопрос этой женщины (фамилия ее была Кашинцева, а имя я позабыла): «Почему вы, Всеволод Вячеславович, пишете по‑разному ваши автобиографии?» — Всеволод Иванов ответил: «Я ведь писатель, — мне скучно повторять одно и то же, поэтому я и вношу стилистическое разнообразие в описание своей биографии».

В дневнике Всеволода Иванова есть запись: «Все мои автобиографии — лишь внешние факты моей жизни <…>. В жизни так трудно разобраться, да еще в своей <…>, да и так ли интересно, какую одежду я носил в 1917 году, имел ли недвижимую собственность, добродетельных родственников <…>. Впрочем, еще труднее написать автобиографию автотворчества».

Больше всего Всеволод Иванов боялся, что у него получится банальность, — «как у всех».

Посчитав, что именно так вышло с романом «Северсталь», он сжег его.

Бытовые уточнения Всеволод Иванов допускал лишь для того, чтобы заставить читателя поверить, что «так оно и было».

Вообще же, исходя из эмоциональных впечатлений, он претворял жизнь в фокусе своего фантастического видения.

Он — «антисвидетель», я заимствую здесь определение Феллини, которого считаю лучшим мастером современного кино.

Феллини пишет, что он «антисвидетель», ибо реальна для него лишь фантазия, то есть то, что пропущено через его индивидуальное восприятие. Он утверждает: «Человеческий глаз видит реальность со всем присущим человеку зарядом эмоций, идей, предрассудков, культуры… Чем больше ты стремишься подражать действительности, тем скорее скатишься к подделке». Неподдельна же для Феллини только творческая фантазия, и для него «каждое произведение искусства живет в том измерении, в каком оно задумано и в каком передано автором».

А у Всеволода Иванова есть запись:

«Величественное — наивно. Великое искусство — тоже наивно. Полезно, конечно, когда великий художник много знает и многому научен, но, пожалуй, еще лучше, когда он знает меньше, а больше чувствует: знания в его области придут к нему тогда из его опыта».

Всеволод Иванов непрерывно работал над стилем своих произведений. Стиль же был для него неотделим от содержания. Поэтому новое содержание всегда требовало, по его убеждению, нового стиля.

Тут и начинается парадоксальность.

Похвала чтимого и как человека и как писателя Алексея Максимовича оборачивается для Всеволода Иванова сомнением в правильности избранного им для «Похождений факира» стиля повествования.

Молодости, к счастью, свойственно рисковать.

Вторую и третью части «Похождений факира» Всеволод Иванов пишет совсем в иной манере, чем первую часть.

Дело не только в том, что он всё дальше уходит от автобиографичности. Впрочем, она не столь уж документальна и в первой части.

Всеволод Иванов записывает: «Мы, конечно, преувеличиваем тупость наших читателей, когда утверждаем, что в литературе нужно постоянно следовать литературным традициям Толстого и Чехова, не отступая от них ни на шаг. Читатель значительно умнее наших предположений. Если бы литературная критика разъясняла по‑настоящему сложнейшие литературные произведения, новая форма появилась бы быстрее».

Утверждение критики: «Наступило то время, когда писателю следует объяснить поведение своих героев одновременно и образно, и словесно — представляется мне сомнительным», — пишет Всеволод Иванов.

Читатель вправе спросить: а зачем она нужна, эта новая форма?

По мнению Всеволода Иванова, она не просто нужна, а — необходима.

Жизнь меняется, усложняется. Техника достигает невообразимого прежним человеком изощрения — как же может при таких условиях оставаться незыблемым искусство, литература.

Для каждой эпохи существует свой способ выражения. Каждая эпоха создает свой органичный стиль и язык, поэтому повторение стиля классиков всегда казалось Всеволоду Иванову противоестественным.

Однако, по его мнению, это никак не влияет на философское и общечеловеческое значение классики, ведь учитывая, что писалась она в свое, отличающееся от нашего время, читатель не может не воспринимать её по‑современному. Иными словами, истинное произведение искусства остается всегда современным, более того, и то время, когда оно создавалось, писатель, иногда сам этого не подозревая, предвосхищал будущее.

Теперь, в 1988 году, когда наш читатель зачитывается Платоновым, знакомится с произведениями «обэриутов», а в мировом масштабе театр абсурда стал уже прошлым, давно переваренным восприятием зрителя, приведенные выше призывы Всеволода Иванова к новой литературной форме полностью оправдались.