Надежный человек - [30]

Вперед, народ, шагай вперед

Под красным знаменем победным!

Зигу и сейчас приветствовал его давними, «из подполья», словами: «Рот фронт!» Он был в шляпе, белой рубахе с галстуком. Бородку давным–давно сбрил. Под мышкой — пузатая сумка, из которой выглядывал край синей спецовки.

 — Зуграв! — крикнул он, прыгая на ходу в трамвай и показывая на сумку, если, впрочем, не на спецовку. «Зуграв» — по–молдавски «маляр», но тот не понял, фамилию назвал бывший связной или сообщил, чем занимается. В любом случае видно было, что дел у него по горло.

Волох снимал комнату в домике на нижней окраине Кишинева. Вставать приходилось чуть свет — не хотелось опаздывать на занятия. Он никогда не ездил на трамвае, шел до института пешком и все равно приходил одним из первых.

Он пережил в тот год не только юность, но, наверное, и детство…

Жил аскетом, не позволяя себе никаких излишеств. Не для того посвятил лучшие годы борьбе, чтоб теперь заботиться о житейских благах.

Возобновились связи с семьей — старухой матерью, двумя сестрами и младшим братом. До того времени он вечно скитался по самым разным местам, боясь слежки или ареста, зная, что власти разыскивают его, несколько лет не переступал порог родного дома. И в конце концов словно отрезал себя от него…

Хотелось пригласить мать в город, но что она подумает, увидев эту лачугу, эту узенькую, жесткую кровать? Чего доброго, станет журить: дескать, стоило ли ради такой жизни бороться, голодать, пропадать в румынских тюрьмах? В то время как другие, и раньше умудрявшиеся кататься как сыр в масле, теперь точно так же поплевывают в потолок. «Вот возьми пример хотя бы с того или с этого», — скажет она. Сама мать всю жизнь проработала у хозяев…

Старушка приехала к сыну, надев самое лучшее — и чистое, что только у нее было, даже привезла ему гостинец. Они отправились прогуляться в центр города, постояли у здания института. В кинотеатре показывали «Депутат Балтики»… И погода была прекрасная, и столько людей высыпало на улицы, словно все заранее было подготовлено к приезду матери.

Шло лето сорокового года, года нашего Освобождения.

Потом он еще раз увидел ее, в июне сорок первого. На другой окраине города, где она попала под жестокую бомбежку фашистских стервятников.

Бедная старушка отмерила пешком сорок километров, едва пронеслась весть о войне.

Он проводил ее до Днестра, помог переправиться на тот берег, сам же, несмотря на то что шли они всю ночь, сразу повернул обратно.

Он вернулся в Кишинев и, проходя по улицам, над которыми стоял вой сирен, свист бомб, грохот рушившихся зданий, услышал, что его окликают по имени. Кричали откуда‑то сверху, с охваченной пламенем крыши дома. Среди людей, гасивших пожар, вызванный фашистской бомбежкой, он увидел Зигу.

 — Эй, студент, выше голову! Чего понурился? Разочарован, что в Германии никак не вспыхнет революция? Она наступит, только немного позже! — кричал во весь голос Зигу. Иначе его не было бы слышно из‑за воя и свиста бомб.

Потом он спустился с крыши.

 — История человечества, друже, не что иное, как история борьбы классов. Так учит старик Маркс, — с воодушевлением проговорил он, не обращая внимания на то, что по его лицу, смешиваясь с пеплом и сажей, бегут струйки пота. — Что собираешься делать дальше? Ожидаешь повестки?

 — Мы с институтом эвакуируемся. Куда‑то на Урал…

 — Ну что ж, если велят эвакуироваться, езжай. — Он снял с руки красную повязку, стал стряхивать с нее сажу. — В институте ты проучился всего один год, зато в другом… — и указал большим пальцем через плечо, — в другом, подпольном, прошел полный курс обучения… Разве только диплома не получил. Не хватило времени? Это точно.

 — Не понимаю.

 — Зато теперь получим, не сомневайся… Инженерный тоже никуда не уйдет. Два месяца, а потом…Все еще не ясно? На Урале тебя может заменить любая девчонка, а вот здесь… Оставайся, как и был, студентом, потом посмотрим… — Он не договорил, оборвал фразу на полуслове, что, кстати, случалось с ним крайне редко. — Почему молчишь? Удивляешься: что вдруг Зуграву из маляра стал… пожарником? Выше голову, «Вперед, народ! Шагай вперед!»

 — «Под красным знаменем победным», — поддержал Волох.

 — Видишь, как обернулись дела, — теперь он заговорил серьезным, даже чуть горьким тоном. — Наши ребята, все до одного, бросились в военкоматы проситься на фронт. Каждый хочет схватиться с врагом, сшибить эту проклятую свастику с их касок… Что же касается нас с тобой, — договорил Зигу, он же Зуграву, — то нам придется остаться.

 — Только двоим? — Волох слегка опешил.

 — Припомним прежние времена, — продолжал тот. — Подполье — это борьба оружием слова, в свое время, кажется, мы неплохо им владели… Почему ж только вдвоем? Организуем группу из местных жителей. Ты всегда жил скромно, незаметно, в глаза не бросался… Если ж будет нужно, направим в другое место… — Он назвал одну из крупных железнодорожных станций. — Ну, что скажешь? Укрепимся и начнем действовать на всю Молдавию… где один, где другой… Избегать открытой борьбы, но давать о себе знать…

Волох тряхнул головой, возвращаясь к реальности, и сразу же сквозь сплетение ветвей увидел Бабочку. В нескольких шагах от нее проходил высокий, стройный мужчина.