Надежда мира - [66]

Гильдия располагалась в выпендрежном здании, украшенном лепниной а-ля сталинская эпоха, только вместо снопов и серпов по стенам вились лютни, виолы, прочие музыкальные инструменты, а цветные окна сияли местной музыкальной символикой. Риэль пробовал учить Женю нотной грамоте и бросил: она никак не могла понять, зачем нужно больше пятидесяти символов, когда можно обойтись семью нотами и всякими диезами-бекарами. Трем аккордам на лютне можно обучить и без теоретической подготовки. Вот двоюродный мамин брат, дядя Леша, на обыкновенном дешевом баяне играл на слух даже фуги Баха, не зная ни одной ноты, и пел, как Паваротти. Особенно после стакана самогона. После двух он начинал горланить матерные частушки.

Риэля здесь знали и уважали, и толкавшиеся в огромном холле менестрели, любители и профессионалы, и чиновники от шоу-бизнеса. Его зарегистрировали без разговоров, даже не спрашивая, что он будет петь, так же без возражений вписали и ученицу Женю Кови (с ударение на первом слоге). Его репутация и известность позволяли немного своевольничать. Увидев в толпе Симура, Женя обрадованно помахала ему рукой, но вместе с патриархом приблизился и самоуверенный Гартус и тут же, без приветствия, начал критиковать Риэля за то, что притащил на состязание безголосую девчонку, за то, что Риэль пишет скучные небогатые песни – ему, Гартусу, и исполнять нечего, за то, что вообще взял в ученицы настоящую бездарность… Женя сначала сдавленно хихикала, а потом непочтительно расхохоталась, и великий менестрель опешил, а Симур подмигнул. Риэль обладал ангельским характером: не спорил, даже не предлагал Гартусу самому песни писать, разговаривал спокойно, с милой улыбкой. Симур увел Женю к окну.

– Пусть. Риэль – мальчик добрый, терпит все выходки Гартуса, однако все, кто присутствует при их разговорах, почему-то над Гартусом же и смеются. Ну что, рассказывай, как дела, какие планы… Хотя какие планы у Риэля, королек – он и есть королек.

Женя рассказала. Симур одобрил ее участие, хоть и на подпевке, – к слушателям надо привыкать, а еще надо помнить, что они разные, могут восторженно кричать, а могут и свистеть, и этот свист может означать всего лишь скверное настроение одного, умноженное на эффект толпы. Надо уметь это преодолевать. Похвалил намерение Риэля купить ей лютню: в Миддике отличные инструменты, хотя и дорогие. Где остановились? Нигде еще? Это плохо, гостиницы сильно подорожали, ну, если что, у Симура чуланчик зарезервирован, втроем тесновато будет, но все ж лучше, чем на улице.

Тут подошел веселый Риэль. Веселый. Впервые после свидания с Хайланом он выглядел таким. Женя возликовала. Подавленность Риэля передавалась и ей, хотя она и не была склонна к депрессиям. Впрочем, в депрессию она и не впадала, просто Риэль большую часть времени молчал, занимался углубленным самокопанием – и это бы еще ничего, но выводы он делал самые неутешительные, самокопание переходило в самопрезрение, а хуже этого Женя ничего не знала. И ей случалось быть не в ладу с собой, но в целом ее отношение к Евгении Ковальской было лояльным, знала она и достоинства, и недостатки упомянутой особы, зато и понимала, что безгрешны только ангелы, а их, как известно, придумали для создания идеала.

Два разных человека. Две разные боли. Два разных результата. Женя и Риэль.

Получилось не совсем то, что предлагал Симур. Риэль заплатил за номер в гостинице, и не они теснились в Симуровой каморке, а Симур переселился к ним, и хозяин гостиницы поставил еще одну кровать в просторную комнату. Менестрели имели преференции, если у них были деньги. А Хайлан был щедр. Лютню они ходили покупать втроем, спецы совсем загоняли Женю: обошли пять магазинов и три мастерских, перепробовали двадцать инструментов, пока их не устроил звук, вес и форма. Они всучили эту лютню Жене и с четверть часа терзали ее, заставляя то так за нее подержаться, то этак, то струны поприжимать, то побренькать. Мастер стоически позволял все: Симур и Риэль – это были почти легенды. Если бы Ростропович пришел в магазин за виолончелью, ему бы тоже все разрешили. Но Женя чувствовала себя первоклашкой, которую родители решили отдать в музыкальную школу. По классу арфы.

Лютня стоила такие деньги, что Женя икнула. Второй раз она икнула, когда непрактичный Риэль начал торговаться и сбавил цену почти на четверть. Он всегда безропотно платил за одежду или еду, мотивируя тем, что не знает, сколько на самом деле стоит вырастить зерно, испечь хлеб или сшить рубашку, зато он точно знал, сколько можно платить за музыкальные инструменты. В итоге довольны были и оба менестреля, и продавец, а совершенно измученную Женю в благодарность за ее безропотность накормили замечательным десертом, посмеиваясь и беззлобно пошучивая. Это был лучший день ее жизни на Гатае.

В комнате они располагались долго, ругаясь и переходя на личности, сопровождая выяснения отношений смехом. Симур собирался было лечь на полу, но ему запретили под предлогом возраста, ревматизма и прочих старческих болезней. Потом на полу собрался лечь Риэль, и тут начала возражать Женя. О ней речь и вовсе не шла, и в конце концов Женя решительно резюмировала: