Надежда - [8]
Кажется, что в душе достигнуто какое-то трудное и хрупкое равновесие. Он словно заново родился с войной — для ответственности за жизнь и смерть своих бойцов. До него доносятся звуки музыки, шум города, у стен которого когда-то были остановлены мавры, впервые он слышит «голос того, что важнее крови людей, что волнует больше, чем их присутствие на земле — беспредельные возможности их судьбы». И это — голос надежды. Будущее остается открытым.
Мальро назвал свой роман словно наперекор судьбе. Закончив его, он вернулся в Испанию, где до января 1939 г. снимал фильм о защитниках республики. Вскоре, однако, произойдут события, которые заставят отложить на пять лет его демонстрацию. Он будет показан в уже освобожденном Париже под названием «Надежда».
Надежда осталась непобежденной. «Великие кровавые маневры» — так Мальро назвал гражданскую войну в Испании — не привели фашизм к мировому господству. Идеалы республиканского братства питали своей силой движение Сопротивления. Победа осталась за теми, кто «воевал, ненавидя войну».
Есть поражения, которые со временем показывают людям, что они не проиграли, что только так, как они жили, и стоило жить.
Е. Кушкин
Моим товарищам по Теруэльскому бою
Часть первая. Лирическая иллюзия
I. Лирическая иллюзия
I
Грохот мчащихся грузовиков с винтовками взрывал тишину спустившейся на Мадрид летней ночи. Вот уже несколько дней рабочие организации оповещали о неизбежности фашистского мятежа, о подрывной работе в казармах, о переброске боеприпасов. Фашисты уже заняли Марокко. В час ночи правительство решило наконец раздать народу оружие; в три часа его выдавали по предъявлении профсоюзного билета. Медлить было нельзя: телефонные звонки из разных провинций, с двенадцати до двух вполне оптимистичные, становились тревожными.
Коммутатор Северного вокзала вызывал одну за другой железнодорожные станции. Здесь распоряжались секретарь профсоюза железнодорожников Рамос и Мануэль, назначенный на эту ночь ему в помощь. Не считая отрезанной Наварры, отовсюду поступали схожие ответы: либо правительство остается хозяином положения, либо рабочие организации держат город под своим контролем в ожидании распоряжений правительства. Однако через некоторое время разговоры стали принимать иной оборот.
— Алло! Уэска?
— Кто говорит?
— Рабочий комитет Мадрида.
— Скоро конец твоему комитету, дерьмо! Arriba España![2]
На стене — приколотый кнопками экстренный выпуск «Кларидад»[3], вышедший в семь часов вечера, через всю полосу — призыв «К оружию, товарищи!»
— Алло! Авила? Как у вас дела? Говорит вокзал.
— Катись подальше, сволочь! Да здравствует Христос — Царь Небесный![4]
— До скорого! Salud! [5]
Рамоса куда-то срочно позвали.
Линии связи от Северного расходились к Сарагосе, Бургосу и Вальядолиду.
— Алло! Сарагоса? Рабочий комитет вокзала?
— Расстрелян! Скоро ваша очередь. Arriba España!
— Алло! Таблада? Говорит Мадрид-Северный, уполномоченный профсоюза.
— Звони в тюрьму, сукин сын! Скоро и тебя за уши притащим!
— Встретимся на Алькала[6], второе кафе налево.
Телефонисты глядели на Рамоса, его озорную физиономию кудрявого бандита.
— Алло! Бургос?
— Говорит комендант.
Больше нет начальника вокзала. Рамос повесил трубку.
Звонок.
— Алло! Мадрид? Кто вы?
— Профсоюз железнодорожников.
— Говорит Миранда. Вокзал и город наши. Arriba España!
— А Мадрид наш! Salud!
Значит, с севера рассчитывать на подкрепления, кроме как через Вальядолид, не приходится. Оставалась еще Астурия.
— Алло! Овьедо? Кто говорит?
Рамос стал осторожнее.
— Уполномоченный по вокзалу.
— Это Рамос, секретарь профсоюза. Как там у вас?
— Полковник Аранда верен правительству. В Вальядолиде неважно: посылаем на помощь нашим три тысячи горняков с оружием.
— Когда?
Из-за стука прикладов вокруг ничего не слышно.
— Когда?
— Сейчас.
— Salud!
— Следи за этим поездом по телефону, — сказал Рамос Мануэлю, а сам вызвал Вальядолид: — Алло! Вальядолид? Кто у телефона?
— Уполномоченный по вокзалу.
— Как дела?
— Наши удерживают казармы. Ждем подкрепления из Овьедо; сделайте все, чтобы оно прибыло как можно скорей. Не беспокойтесь, у нас все будет в порядке. А что у вас?
На улице пели. Рамос не слышал собственного голоса.
— Как, как? — спрашивал Вальядолид.
— Все в порядке.
— Войска взбунтовались?
— Пока нет.
Вальядолид дал отбой.
Все подкрепления с севера могли быть задержаны там.
Среди звонков по поводу вокзальных стрелок, в которых он мало что понимал, среди запаха конторских папок, железа и вокзального дыма (дверь была раскрыта в душную ночь) Мануэль отмечал вызовы городов. На улице — пение и стук ружейных прикладов; ему все время приходилось переспрашивать (фашисты просто вешали трубку). Он наносил обстановку на железнодорожную карту: Наварра отрезана; вся восточная часть Бискайского залива, Бильбао, Сантандер, Сан-Себастьян — верны, но путь перерезан в Миранде. С другой стороны Астурия, Вальядолид — верны.
Телефонные звонки не прекращались ни на минуту.
— Алло! Говорит Сеговия. Кто вы?
— Уполномоченный профсоюза, — сказал Мануэль, пристально глядя на Рамоса. В самом деле, что он за человек?
— Подожди, скоро мы тебя кастрируем!
