Надежда - [39]

Глава третья

Когда Маньен пришел в министерство, Гарсиа читал донесение Варгасу, начальнику штаба.

— Добрый вечер, Маньен!

Варгас приподнялся, но остался на краю дивана; его комбинезон, из-за жары спущенный до пояса, но не стянутый по лености или чтобы всегда быть наготове, словно шкурка кролика, не содранная с лап, мешал ему ходить. Он снова уселся, вытянув длинные ноги в комбинезоне, на его узком и костлявом лице Дон Кихота без бороды появилась приветливая улыбка. Варгас был одним из офицеров, вместе с которыми Маньен еще до мятежа разрабатывал линии полетов над территорией Испании, и вместе с ним Сембрано и Маньен взорвали рельсы на участке Севилья — Кордова. Он познакомил Гарсиа с Маньеном и велел принести вина и сигарет.

— Поздравляю, — сказал Гарсиа. — Вы одержали первую победу в войне…

— Вот как? Ну что ж, тем лучше. Я передам ваши поздравления: командиром группы был Сембрано.

Они дружелюбно рассматривали друг друга. Маньен впервые лично сталкивался с одним из начальников военной разведки; что касается Гарсиа, то он слышал о Маньене каждый день.

Все в Гарсиа удивляло Маньена: и то, что этот испанец высок и широк в кости, и то, что у него лицо крупного английского или нормандского помещика, и его большой вздернутый нос; и что у этого интеллигента лицо благодушное и веселое, и острые уши; и что этот этнолог, подолгу живший в Перу и на Филиппинах, даже не загорел. Кроме того, он всегда представлял себе Гарсиа в пенсне.

— Небольшая колониальная экспедиция, — снова заговорил Маньен, — всего шесть самолетов… Разбомбили несколько грузовиков на дороге.

— Самой результативной была бомбардировка не дороги, а Медельина, — сказал Гарсиа. — На площадь упали несколько бомб крупного калибра. Заметьте, что серьезно марокканцев бомбили впервые. Колонна вернулась в отправной пункт. Это наша первая победа. Но все же Бадахос взят. Значит, армия Франко соединяется теперь с армией Молы.

Маньен вопросительно посмотрел на него.

И поведение Гарсиа тоже удивляло его: он ждал от него скорее замкнутости, нежели добродушной открытости.

— Бадахос ведь у самой португальской границы, — сказал Гарсиа.

— Шестого «Монтесармиенто» выгрузил в Лисабоне четырнадцать немецких самолетов и сто пятьдесят специалистов, — сказал Варгас. — Восемнадцать бомбардировщиков вылетели восьмого из Италии. Позавчера двадцать прибыли в Севилью.

— «Савой»?

— Не знаю. И еще двадцать итальянских вылетели.

— Помимо восемнадцати?

— Да. В каких-нибудь две недели против нас будет сотня современных самолетов.

Если «юнкерсы» были плохи, то бомбардировщики «савой» превосходили по своим качествам всё, чем располагали республиканцы.

Вместе с запахом листьев в открытое окно врывались звуки республиканского гимна из двадцати репродукторов.

— Я продолжаю, — сказал Гарсиа, снова принимаясь за чтение. — Это о Бадахосе, сегодня утром, — сказал он Маньену.

5 часов. Марокканцы только что заняли форт Сан-Кристобаль, уже почти разрушенный бомбардировкой.

7 часов. Вражеская артиллерия, установленная в форте Сан-Кристобаль, непрерывно обстреливает город. Ополченцы держатся. Областная больница разрушена воздушной бомбардировкой.

9 часов. Восточные укрепления города в развалинах. На юге горят казармы. У нас остается только два пулемета. Артиллерия Сан-Кристобаля продолжает огонь. Ополченцы держатся.

11 часов. Вражеские танки.

Он отложил напечатанный на машинке текст, взял другой.

— Второй рапорт краткий, — с горечью сказал он.

12 часов. Танки у собора. За ними следует пехота. Она отброшена.

— Хотел бы я знать — чем. В Бадахосе было всего четыре пулемета.

16 часов. Враг входит в город.

16 час. 10 мин. Идет бой за каждый дом.

— В четыре часа? — спросил Маньен. — Но позвольте, в пять нам сообщили, что Бадахос наш.

— Сведения только что поступили.

Маньен представил себе залитые в этот час солнцем улицы тихого города, вымощенные щебнем. В тысяча девятьсот четырнадцатом он начинал войну артиллеристом; там его не удивляло, что он ничего не знает о ходе боя; но там он ничего и не видел. И этот город по-прежнему казался ему тихим и мирным, а там ручьями текла кровь. Он был так же далеко от него, как и от Бога. «Танки у собора…» Собор отбрасывает огромную тень, рядом — узкие улочки, арены цирка…

— В котором часу кончился бой?

— За час до вашего полета, если не считать боев в домах…

— Вот последнее донесение, — сказал Гарсиа, — примерно от восьми часов. Может быть, немного раньше; передано с наших позиций, если таковые еще существуют…

Арестованные фашисты освобождены целыми и невредимыми. Ополченцы и все подозреваемые задержаны и расстреляны. Расстреляно уже около тысячи двухсот человек. Обвинение: вооруженное сопротивление. Два бойца расстреляны в соборе, на ступенях главного алтаря. Марокканцы носят скапуларий[52] и «Сердце Иисусово»[53] на груди. Расстреливали весь день. Расстрелы продолжаются.

Маньен вспомнил, как Карлыч и Хайме в знак приветствия размахивали платками над теми, кого расстреливали.

Ночная жизнь Мадрида, республиканский гимн из всех громкоговорителей, песни и приветственные возгласы, то громкие, то тихие, — весь этот гул надежды и энтузиазма, которыми жила эта ночь, снова наполнил тишину. Варгас покачал головой.