Над вольной Невой. От блокады до «оттепели» - [44]

Один молодой человек ходил с раскладушкой и говорил: „Ищу хату, ребята, ищу хату“, всегда ходил с раскладушкой. Я не помню, как его звали, это был известный человек, все очень смеялись. В основном говорил: „У кого есть хата?“, чтоб встречаться с девушками… Были мы очень плохими ухажерами и отпугивали девушек. Например, мой приятель, когда ему удавалось пригласить к себе девушку, он тут же гасил свет и говорил: „Отсюда живой никто не выйдет“».

Как во всяком театре, на Броде чрезвычайно важны женские роли, особенно в амплуа инженю. Настоящие секс-бомбы Ленинграда 1950-х, формировавшие стиль не меньше, чем кинозвезды, объекты страсти, предметы зависти и образцы для подражания, женщины-стиляги были известны в основном как жены или подруги.

Жанна Ковенчук:«Во-первых, Жаннка Банчковская[5], потом была Таинька Сычеванова, Тамарка Полянская, Тамара Петрова, Неллька Майорова, манекенщица; Женька Петина. Аська Пекуровская моложе… но не могу сказать, что она из первых. Хотя она была эффектная. Танька манекенщица была, дело в том, что она была на Дрезденской выставке, там она вообще потрясла всех».

Анатолий Кальварский:«Одна девушка объявила общегородской конкурс: она отдастся кому-то на каких-то условиях. И я помню, что какой-то претендент на ее девственность, как она утверждала, был вынужден раздеться и прийти голым в училище Штиглица. Публика была в шоке, никто не мог этого ожидать. А потом началась драка, знаменитая драка, когда вызывали милицию, там дралось человек примерно 250».

Валерий Попов:«Это была эпоха ярких личностей».

Послевоенный Ленинград жил бедно. Донашивали, ушивали, перешивали. Многих выручала форменная одежда: гарнизон, курсанты военных училищ, слушатели академий, студенты Горного института, школьники (с 1949 г.), ремесленники. Мундиры носили милиционеры, вохровцы, гэбисты, вагоновожатые, служащие Министерства финансов и Госбанка, государственного контроля, заготовок, геологии и охраны недр, угольной промышленности, черной металлургии, цветной металлургии, химической промышленности, лесной и бумажной промышленности, электростанций, речного флота и Главного управления геодезии и картографии МВД. Подданные и в частной жизни должны были быть как бы солдатами и офицерами единой армии. Большинство же одевалось практически в отрепья: страна только что пережила страшную войну, легкая промышленность не была приоритетом. Говоря словами Осипа Мандельштама: «Я человек эпохи Москошвея. Смотрите, как на мне топорщится пиджак».

Готовая одежда стоила дорого. Телогрейки, валенки, кепки-лондонки, униформа — так выглядела городская толпа в эпоху позднего Сталина.

Анатолий Кальварский:«Мужчины были на вес золота, их было мало. Женщины старались как-то прихорашиваться. Вымазывались помадой, какие-то немыслимые алые ногти на грубых рабочих руках… Хотели люди принарядиться, но это было очень карикатурно, потому что наряжаться-то не во что, все — нищие, ни у кого ничего нет.

Я помню, у моего отчима был один выходной костюм, дышащий на ладан, и один костюм, который он носил всегда на работу. И ещё были у него, это его была гордость, суконные белые брюки, очень красивые, и я всё ждал, когда они, наконец, сносятся. Я рос с названным братом, и всё думал, кому же из нас из этих брюк сошьют белые штаны».

Валентин Тихоненко:«Люди-то еще не оделись после войны, носили стандартные шевиотовые пальто, сшитые как сундук. Жорж Фридман справедливо говорит: „Мне осточертели ватники“. В ватниках люди ходили. Пришел в театр — ватник снял. Люди были загнаны в тупик, они не могли купить себе красивую вещь, а ведь человек с эстетическим развитием хочет одеваться как-то, как в вашем кино или как в нашем, неважно, люди всегда откуда-то черпают представления. Ну, зачем мне нужна была эта кепочка-восьмиклинка с кнопкой или этот ватник, то есть всё, что люди носили. Ведь после войны нищета была, разруха, карточки ведь были промтоварные. Никто ничего не шил, я с 1943 года работал монтером на фабрике головных уборов, так она никаких головных уборов не шила, она шила гимнастерки и шапки военные.

Мы боролись, но не за звуки или одежду, не за красивый образ жизни. Мы боролись за право просто жить, оставаться живыми. Поймите, нормой был костюм либо черный, либо темно-синий. Коричневый костюм — уже инакомыслие, а если „какао с молоком“ — уже можно расстреливать. А у меня были белые кофты, у меня была роскошная замшевая шляпа. Коммунисты старались уничтожить жизненное устройство, устои. И у меня сейчас дома 18 пар кожаных брюк и западногерманский комбинезон из чистой такой лаечки. Тоже стиляжная вещь. Так что я по-прежнему стиляга, хотя и другого сорта».

Андрей Битов:«Итак, сузим брюки, утолщим подошву, удлиним пиджак. Повяжем мелко галстук. Смелые юноши вышли на Невский, чтобы уточнить историческое время в деталях… и мы им обязаны не только этим (брюками), не только через годы последовавшей свободной возможностью их расширения (брюк), но и нелегким общественным привыканием к допустимости другого образа, другой мысли, другого, чем ты, человека».

Тогдашние куплетисты пели: