Над вольной Невой. От блокады до «оттепели» - [26]

Только двое: учитель Юрия Лотмана профессор Мордовченко и будущий знаменитый пушкинист, а тогда аспирант Макогоненко — бесстрашно публично заступились за своих учителей.

Дочь В. М. Жирмунского Нина Жирмунская, тоже филолог, с благодарностью вспоминает ученика отца Лазаря Ефимовича Генина, который тогда был молодым перспективным аспирантом-германистом, членом партии:

«Его вызвали в партком и оказывали на него давление с тем, чтобы он выступил против своего учителя. Он отказался это сделать. За это он был изгнан из аспирантуры, устроился работать библиографом в Публичную библиотеку и спустя несколько лет стал лучшим библиографом, который знал все и который всю жизнь проработал там. Вот такова была судьба тех, кто не согласился стать Иудой Искариотом».

Четырехсотметровый коридор Главного здания университета в 1949 году был заполнен грустными людьми, которые забирали из ректората свои документы — их вычистили. Это были не только филологи. Удар был нанесен по всем факультетам ЛГУ. «Чистили» биологов, если они не были согласны с «великим учением» Трофима Лысенко. Выгоняли экономистов, так как среди них было много друзей арестованных и расстрелянных по «Ленинградскому делу» братьев Вознесенских. «Чистили» как космополитов историков и философов. Среди прочих «вычистили» и моего деда — знаменитого античника Соломона Лурье (главное обвинение — отрицал «общеэллинский патриотизм» во времена Греко-персидских войн).

Уволить Виктора Жирмунского из Университета не решились, но не потому что любили, а потому что он был членом-корреспондентом Академии наук, а государство в ту пору старалось быть иерархичным, ведь это была империя. Константин Азадовский вскоре после увольнения скончался — не выдержало сердце. Немного времени прожил и Эйхенбаум, он тоже был сердечником. Григорий Гуковский был арестован и вскоре умер в тюрьме.

Лидия Лотман вспоминала: «В ходе „антикосмополитической“ кампании Гуковский был уволен из университета, ждал со дня на день ареста, и круг его знакомых значительно поредел.

В эти дни я пыталась выразить свое сочувствие Григорию Александровичу, поддержать его. Во время одного из официальных праздников в Пушкинском Доме, когда вокруг Гуковского образовалась пустота, чего прежде никогда не бывало — к нему невозможно было протолкнуться, — я сказала ему: „Что бы с вами ни случилось, какие трудности ни возникли бы, помните, что вы — Гуковский, этого никто не может у вас отнять“. Он возразил мне: „Это одни слова!“ Но я думаю, что он сознавал свою силу и не мог отказаться от борьбы.

По свидетельству осведомленных людей, он героически защищался в тюрьме против предъявлявшихся ему нелепых обвинений. Но сердце его не выдержало. Веривший в силу разума и умевший убеждать, он боролся, сознавая, что убедить следователей невозможно».

Очень редко когда в университете на одном факультете собираются такие звезды, такие выдающиеся умы. Не понимая этого, нельзя осмыслить, что произошло в 1949-м с филфаком. Потому что действительно — ну, уволили четырех профессоров, но ведь на факультете работает несколько сот преподавателей. Одни ушли, другие остались — собственно, что случилось? Но дело-то в том, что, когда уходит один такой человек, это может быть равнозначно катастрофе, а тут четыре — это очень много, хватит двух, может хватить даже одного, чтобы радикально понизился уровень университета или факультета.

Андрей Аствацатуров, филолог, внук Виктора Жирмунского: «На сегодня, как мне кажется, основная проблема нашего факультета, как и всей филологической науки, заключается в том, что наука потеряла ощущение своих перспектив, ощущение своей судьбы, ощущение как прошлого, так и будущего. Она развивается по инерции. Почему нет таких ярких фигур, как Гуковский, Жирмунский, как Азадовский и Эйхенбаум? Ну, наверное, потому, что все-таки у этих людей было ощущение перспектив, ощущение судьбы и осознание того времени, в котором они жили.

В конце 1940-х произошел настоящий слом. В сущности, Сталин провел в филологических науках, вообще в области гуманитарного знания, то, что он произвел в конце 1930-х среди государственного партийного аппарата и среди военачальников, — произошла как бы смена поколений. Но если в государственной жизни, может быть, там действительно поколение технократов типа Маленкова и Косыгина могли лучше управлять страной, чем старые революционные кадры, то, конечно, наука устроена совсем по-другому».

Эти слова Андрея Аствацатурова поразительным образом рифмуются с тем, что было сказано много лет назад Лидией Михайловной Лотман: «Это было очень вредно в общегосударственном смысле. Все эти походы против науки — это вреднейшие мероприятия, потому что наука является основой жизни людей. Все общество стоит на науке, и если эта наука в забвении, то общество идет назад».

Согласно недавнему рейтингу Санкт-Петербургский университет не входит в первую сотню университетов Европы. В три раза уступает, скажем, университету в Хельсинки.

Шпана

Музыкант Анатолий Кальварский вспоминал: «Садовая — опасная улица. Ходить туда было нельзя; тамошняя шпана не только знала всех своих, но отличала чужих. То же касается и района Сенной площади, туда мы не совались, потому что нас там били.